«Нагим пришел я...»
Шрифт:
– Я сказал ему правду. Я пишу о вас книгу, мэтр.
– Книгу? – Этого Огюст не ожидал.
– Она будет опубликована в Германии. Я поэт Райнер Мария Рильке [124] .
Имя ничего не говорило Огюсту.
В юном иностранце – сильный акцент сразу выдавал его – не было ничего необычного, разве только восторженный взгляд, которым он смотрел на Огюста. Впрочем, и к этому Огюст за последнее время привык. Но Рильке был привлекателен: стройный, небольшого роста, темноволосый, с выразительными голубыми глазами и тонкими черными усиками. Огюст больше не отчитывал его, но и не знал,
124
Рильке, Райнер-Мариа (1875—1926)-крупный австрийский поэт. Долгое время жил во Франции, будучи секретарем Родена, имел возможность близко наблюдать его за работой. Книга Рильке о Родене, написанная проникновенно, образно и живо, содержит интересный анализ творчества мастера.
Рильке заявил:
– Мэтр, «Врата» – такое лиричное произведение. Как, впрочем, и все ваши работы.
И не успел Огюст остановить его, как поэт сообщил, что его жена, фрау Клара Вестгоф, учится у мэтра. Огюст вспомнил серьезную, хорошенькую молодую женщину, упорную и довольно способную. Рильке говорил о скульптурах мэтра с такой проникновенностью и пониманием, что на Огюста это произвело впечатление, хотя чрезмерная восторженность поэта смущала.
Он вдруг сказал:
– Я ведь еще не памятник.
– Вы им будете, – уверенно произнес Рильке. – Уже сами «Врата» принадлежат истории.
Огюст не хотел поддаваться на лесть поэта, но ему нравилось, что Рильке – человек, по-видимому, воспитанный и с тонким вкусом, – такого высокого мнения о его скульптурах. Рильке пробуждал в нем отеческое чувство, и это было приятно.
Он и сам не заметил, как пригласил Рильке в Медон и разрешил бывать у себя в мастерских. Огюст считал себя человеком малообщительным, но с Рильке он разговаривал, как учитель с учеником, и оба наслаждались этими беседами. Он был очень тронут, когда поэт посвятил ему несколько стихотворений по-французски.
Как-то они обсуждали «Врата», и Рильке сказал:
– Мэтр, почему бы вам не сделать обнаженного мужчину, который сидит на верху врат отдельно? Может получиться сильная, исполненная драматизма скульптура.
– Вы говорите о поэте? О Данте? – Огюст сомневался.
– Это не поэт. – Рильке был уверен. – У него грубоватые черты лица и сильное, мускулистое тело. Какой это поэт…
Огюсту не очень понравились эти замечания, хотя, возможно, Рильке и прав.
– Он погружен в думы, – сказал Огюст, – и это вполне соответствует характеру Данте.
– Только не делайте его в человеческий рост. Иначе никто не признает в нем поэта.
Огюст колебался. Сел и задумался, по привычке подпер подбородок рукой. Кажется, Рильке прав. И нечего больше обманывать себя, что он закончит «Врата»; но если использовать эту фигуру, то труд не пропадет даром.
– Мэтр, вы сейчас так похожи на него! – воскликнул Рильке. – Особенно когда вот так задумались. Задумались глубоко. Задумались о своих делах. Вы мыслите…
Огюст знаком попросил поэта помолчать. Мысль – вот главное. Мысль рождается в тяжких муках. И этот человек именно мыслит, напрягая все свои силы.
Так Поэт стал Мыслителем, и Огюст начал лепить его в человеческий рост. Но сомнения все одолевали, и жизнь часто вторгалась в работу.
Золя умер, отравившись угаром в комнате с плотно закрытыми окнами и трубой. Ходили слухи, что это чей-то злой умысел, месть за вмешательство в дело Дрейфуса, и одни радовались, другие были
3
На следующий день Огюст посетил Фантена. Хотя они не виделись много лет, но некогда были добрыми друзьями, и Огюсту захотелось возобновить дружбу. Фантен, казалось, ничуть не удивился, увидев Родена. Спокойно пригласил его войти и сказал:
– Ты хорошо выглядишь, Огюст.
– Пока работается, чувствую себя хорошо.
– Да, работа всегда на пользу. Я живу в этой мастерской с 1868 года, больше тридцати лет. Она выходит в небольшой дворик, как у Делакруа. Помнишь тот день, когда мы наблюдали его за работой и были удивлены, что он заставляет свои модели двигаться? Я слышал, ты теперь славишься этим?
– Если мне кого-нибудь следует благодарить, то только Лекока.
– А для меня такой школой был Лувр.
– Значит, по-прежнему Лувр?
– Да. Я по-прежнему восхищаюсь Гудоном, Рюдом, Карпо.
– Мне тоже нравится Карпо. Но ты-то сам как поживаешь, Фантен?
– Фантен теперь рисует только цветы и фрукты. Не то что великий Роден, которому покровительствует само правительство.
Столь неожиданная горечь больно отозвалась в душе Огюста. В молодости Фантен был одним из его самых любимых художников. Огюст сказал, делая вид, что не замечает зависти друга:
– Правительство очень ненадежный покровитель.
– Ты имеешь в виду «Врата ада»? Какой тебе дали последний срок?
– 1904 год. Но что об этом говорить! Скажи лучше, как твои дела? Вижу, ты работаешь все так же много. – Повсюду были развешаны и расставлены холсты. Фантен, удалившись от людей и света, не забыл своего искусства. – Больше не пишешь портретов?
– Иногда пишу. – Фантен вдруг стал вспоминать прошлое, заговорил о своей встрече с Бодлером.
– Впервые увидев его, я заметил его холеные руки, коротко подстриженные волосы и шею, тщательно закутанную старым шелковым шарфом фиолетового цвета. Думаешь, кто-нибудь теперь заботится о деталях? Чтобы заработать на жизнь, я, бывало, копировал в Лувре мастеров, которых особенно любил, – Рубенса, Рембрандта, Делакруа, и мне говорили, что я не слишком опытен по этой части, но у меня есть старание. В Лувре и теперь полно копиистов, разница та, что теперь делают копии и с моих картин. В те времена я бы многое отдал, чтобы мои картины висели в Лувре, а теперь, когда они там, я… Нет-нет, я, конечно, доволен, но, видимо, уже слишком поздно.
Светло-рыжая борода Фантена сильно поседела, густые волосы были не причесаны, тонкий нос огрубел. В мешковатых брюках, с зелеными мешками под глазами, тучный, Фантен выглядел стариком. «Неужели и я такой же?» – подумал Огюст. Вслух он сказал:
– Я слышал, твои картины взял Лувр. Дега говорил, что в этом есть и его заслуга.
– Я познакомился с Дега и Моне году в пятьдесят седьмом, когда копировал в Лувре, в молодости. А теперь вот мне приходится изображать Бодлера старым, с запавшим подбородком, седыми волосами и скорбным лицом.