Нагорные тропинки. Статьи о творчестве и биографии А.С. Пушкина
Шрифт:
Отметим, что избранница Отрепьева, по выражению одного кавалера, «мраморная нимфа, глаза, уста без жизни, без улыбки». Григорий покаялся перед возлюбленной, и если бы Мнишек поддержала его чувствительные намерения. Но ей нужен не беглый инок, а царевич Димитрий. И самозванец отказывается от любви, жертвует любовью ради царского трона и Марины. Сцена заканчивается словами: «Она меня чуть-чуть не погубила», – но именно Марина Мнишек окончательно
Пушкин не доводит самозванца до Москвы, оставляя его после сражения в лесу, спящим. А впервые мы видим Григория в келье – тоже спящим. Опять пушкинская аллегория нравственного неразумия и нравственной слепоты юного самозванца. А ведь когда-то, находясь в келье, он мог избрать себе иную судьбу, прислушавшись к словам отца Пимена:
Брат Григорий,Ты грамотой свой разум просветил,Тебе свой труд передаю…О послушнике Григории игумен говорит патриарху:
и был он весьма грамотен: читал наши летописи,сочинял каноны святым; но, знать, грамота далася емуне от Господа Бога.А «далась» грамота Отрепьеву, если верить его словам, от «пономаря». И необходимо отметить этого скромного средневекового деятеля просвещения, обучающего людей чтению, началам человеческого познания и развития. А вот патриарх «иных грамотных» не жалует и восклицает, узнав о бегстве Григория: «Уж эти мне грамотеи!». Один из бродяг-чернецов грамоту «смолоду знал, да разучился», зато другого и вовсе «не умудрил Господь». Не любит патриарх «грамотеев», и среди монахов их немного. Два гулящих инока, Варлаам и Мисаил, бродяжничают, блуждают по жизни, ни к чему и ни в чем не укрепившись, также подойдя к некой черте, «границе», также став самозванцами. И не так уж безобидны эти веселые и беззаботные «старцы», в особенности Варлаам, (имя которого означает «сын народа халдейского»), устрашающе указывающий: «когда я пью, так трезвых не люблю». Вином подпаивает Шуйский своих гостей, причем перед «последним ковшом» для всех читает «молитву мальчик», и она, молитва эта, уподобляется состоянию общего опьянения. С пьянством сравнивает Пушкин жажду власти у Годунова: «что пьяница пред чаркою вина». А после принятия власти Годунов сзывает народ, «от вельмож до нищего слепца» на пир. Вино и страсть к вину становятся метафорой политического и нравственного опьянения.
Ну, что ж? как надо плакать, Так и затих! Вот я тебя! вот бука!
Плачь, баловень!(Бросает ребенка об земь. Ребенок пищит.)Ну, то-то же.Мать, настоящая мать не бросает своего ребенка «об земь». И Пушкин пишет: «баба» – и кем она приходится ребенку, мы не знаем, но она самозваная мать.
В другой сцене двое из народа на притворство и самозванство властей сами столь же искусно притворяются.
Один
Все плачут,Заплачем, брат, и мы.Другой
Я силюсь, брат,Да не могу.Первый
Я также. Нет ли луку?Потрем глаза.Второй
Нет, я слюней помажу.«Державные печали»
Рассмотрим образ еще одного царя в произведении – Феодора Иоанновича.
НаследуюОб «ангеле-царе», Феодоре, Шуйский говорит так:
А что мне было делать?Все объявить Феодору? Но царьНа все глядел очами Годунова,Всему внимал ушами Годунова.«Ангел-царь» отстранился от царских дел, а все державные заботы передал шурину Годунову.
А сын его Феодор? На престолеОн воздыхал о мирном житиеМолчальника.Инок Григорий желает стать царем, а царь Феодор хочет быть иноком и «царские чертоги преобразил в молитвенную келью». Но если ты на троне, то ты царь и несешь все тяготы царских трудов ради общего «блага и праведности», а если ты в келье, то ты инок и ищешь «мирного жития молчальника». Прислушаемся и приглядимся к тому, что рассказывает о трех царях старец Пимен. В начале своего рассказа Пимен говорит о чувствах Иоанна Грозного, «алкающего спасенья» и желающего оказаться в монастыре:
Прииду к вам, преступник окаянный,И схиму здесь честную восприму.Царь Иоанн по-своему кается, признается в совершенных преступлениях. И Григорий, напоминая Пимену о его прежней жизни, подсказывает нам о заслугах Грозного перед державою:
Ты воевал под башнями Казани,Ты рать Литвы при Шуйском отражал,Ты видел двор и роскошь Иоанна!Образ царя Иоанна Грозного оказывается иным, нежели царя Бориса Годунова, и предстает перед нами неожиданно правильным в сравнении с Годуновым и Феодором: он дело свое царское знает и делает, а в злодеяниях своих раскаивается. И далее Пимен говорит о царе Феодоре:
…Он царские чертогиПреобразил в молитвенную келью;Там тяжкие, державные печалиСвятой души его не возмущали.Так где же, в чем же «святость» для человека: в исполнении своих тяжких державных трудов или в уходе от них и их забвении ради своего покоя? Следующие слова Пимена:
Бог возлюбил смирение царя,И Русь при нем во славе безмятежнойУтешилась…– также имеют свой подтекст и возражение: слава не может быть безмятежной, к тому же мы, читатели, знаем, что стало с Русью вслед за таким «правлением», а из слов Годунова к сыну узнаем, кто и зачем обеспечил народу «утешение»:
…Я нынче должен былВосстановить опалы, казни – можешьИх отменить; тебя благословят,Как твоего благословляли дядю,Когда престол он Грозного приял.Надо отметить, как Пимен повествует о неком чуде во время кончины Феодора, когда к нему явился «муж необычайно светел», с которым Феодор стал беседовать и называть его «великим патриархом». Для чего автору нужно описание этого, по словам Пимена, «небесного видения»? А здесь есть важное обстоятельство, которое касается патриарха.
Зане святый владыко пред царемВо храмине тогда не находился.Какой же видится нам сцена кончины царя Феодора? Феодор так желал принять монашеский сан – и теперь, на смертном одре, называет и призывает «великого патриарха», но патриарха нет рядом с ним, и он умирает, не получив от него желаемого. И эта кончина Феодора перекликается с кончиной Годунова, где патриарх, наоборот, подслушивает, что говорит умирающий царь сыну, и приуготовляет для него схиму, которая для него никак не важна и не нужна. Нетрудно понять, где и с кем находится патриарх, когда умирает бывший царь – он рядом с будущим царем и, как мы узнаем, сам готовит и уже, наверное, обсуждает с ним пути достижения Годуновым царского трона. И Пимен в своем рассказе тут же переходит к Годунову: