Нагрудный знак «OST»
Шрифт:
– В каком городе вас задержали?
Вид у него был бодрый, лицо умытое. Вся его повадка говорила: важно не замечать, будь, как всегда, как до войны, и все вокруг тебя изменится. Главное – ты сам, твое самочувствие. Учи язык…
Наконец в дверях показались Василь Дундук, Андрий и Володя. Их пригнали со второй партией. Я давно их ждал и сам не знал, как им обрадуюсь. Андрий увидел меня, и сразу лицо его стало сочувствующим, плаксивым. Должно быть, он один не ожидал меня увидеть.
– Поймали! – жалостливо, гнусаво сказал он.
Володя засмеялся.
– Андрей, он соскучился. Сам вернулся!
Василь, набычившись, стоял
Костик сказал:
– Вот Дундук! Хоть бы поздоровался…
Володю Костик стал обличать:
– Понравился новому мастеру. В город выпускают его без конвоя. Печи топит в бюргхаузе.
– Правда? – спросил я.
Володя кивнул, посмеиваясь. Удача сама шла к нему, и он ее не ценил.
– Его выгонять отсюда будут,– сказал Костик,– он не уедет. У него невеста. На фабрике встречаются. Я видел.
Женский лагерь был расположен далеко от нашего. Встречаться, то есть разговаривать, с девушками можно было только на фабрике. Но и эти встречи преследовались лагерной и фабричной полицией. Однако не эта опасность представлялась мне главной. Я бы и до войны не рискнул первым заговорить с девушкой, так важны и сложны были мои мысли о них. Девушки, казалось мне, были смелей и способнее нас. Они быстрей усваивали язык, а в лагере у них чаще происходили стычки с надзирателями и надзирательницами. Страшно было видеть, как они голодны, как они ели в заводской столовой баланду из тростниковой муки.
Группой прошли поляки. Бронислав посмотрел на меня неузнающим добрым взглядом, а Стефан остановился, поцокал языком, горестно развел руками.
– Вот война! Солдатам – война! Малым – война!
Похлопал себя по карманам, открыл и показал пустой портсигар – мол, угостил бы тебя, но пусто.
Вальтер недовольно крикнул ему что-то, и Стефан, кивнув мне, пошел за польские шкафчики.
Я спросил у Володи, слышно ли было что-нибудь об Эсмане. Володя пожал плечами.
– Так кто же он,– сказал я,– немец или литовец?
– У Пирека спроси,– засмеялся Володя. И по его смеху я понял, что мой побег никак не повлиял на его отношение ко мне. Я для него все тот же малолетка.
Костик ждал, чтобы я познакомил его с ребятами из тюрьмы, и я повел его.
Ребята сидели в коечной глубине. Пальто они еще не снимали. Они замолчали, когда мы подошли.
– Костик,– назвал себя Костик, протягивая руку. И я почувствовал, что сделал что-то не то.
– Долго здесь пробудете? – спросил Костик.
– Осмотреться надо,– не сразу ответили ему.
Своим блатным тоном Костик сказал значительно:
– Здесь люди есть.
Ребята молчали, и, еще помявшись, мы с Костиком пошли в кранкенштубу. Я вспоминал раздражительного и думал, что и мне, как этим ребятам, надо было сидеть молча, ни с кем не разговаривать, не отвечать на вопросы и не задавать своих. Не мешать своих тюремных воспоминаний с будничными, лагерными и уж ни в коем случае не знакомить ребят с Костиком. Их надо было познакомить с Володей.
В кранкенштубе было надымлено, шумно, горели две лампочки на длинных шнурах, вокруг койки Соколика сомкнулось плотное кольцо любопытных. Все-таки нас, пацанов, тянуло сюда, к этим кранкам, картежникам, блатарям, тянуло, а не должно было тянуть. Тут уже был Павка-парикмахер, который сам никогда не играл даже «по маленькой». Кто-то дал ему «бычок», и он жизнерадостно дымил, смеялся и отмахивался, отрицательно качал головой, когда к нему с надеждой бросились
– Отдай людям «бычок!» – сказал ему Костик, но Павка не обернулся.
Зато Лева-кранк сказал Костику поучающе:
– Костик, чего ты за других ж… дерешь!
Москвич сказал:
– Пришел, Костик?
– Примазываешь? – ответил ему Костик.– Много выиграл?
– Соколик выигрывает,– сказал Москвич,– и Борис Васильевич.
– Борис Васильевич,– сказал Костик Бургомистру,– повесить тебя надо на трехэтажных нарах.
Все засмеялись, а на широком плоском лице Бориса Васильевича ничто не изменилось, только в карты он стал смотреть сосредоточенней.
– Николай,– сказал Костик Соколику,– долго ты, сука, будешь людей обыгрывать?
Заморенному Костику Соколик позволял такую демонстрацию близости к себе. Я тоже говорил Соколику «ты», но только много позже понял, откуда это лагерное равенство. Эти мужчины не отвечали за нас, пятнадцатилетних.
В этот момент крикнули:
– Семьсот шестьдесят третий, к вахтштубе!
9
Внизу в коридоре, где недавно стояла очередь за пайкой, уже были все, с кем меня сегодня привезли из тюрьмы. Валька, испуганно смотрел на меня. Все были одеты – целый день не раздевались, ждали.
– Пять минут на сборы и строиться в умывалке,– сказал Гришка, даже не выходя к нам в коридор, а открыв раздаточное окно.– Идите в ночную на работу.
Собираться мне было нечего, но я поднялся наверх, чтобы сказать Костику, что нас гонят в ночную.
– Ну, это еще ничего,– сказал Костик.– Выспишься. Ребята в ночной спят. Немцев на фабрике мало.
Все– таки Костик был напуган, но теперь быстро переходил на свой блатной, всезнающий тон.
– Молись богу, на работу гонят – бить не будут.
В умывалке воняло карболкой и известью из уборной. В ряд, деля помещение пополам, стояли раковины. Они были правильной круглой формы, водопроводные краны поднимались из середины так, что умываться можно было с любой стороны. И раковины, и пол, и потолок – все было цементным, серым. А соломенный лагерный свет здесь становился совсем тусклым, подвальным.
По утрам весь лагерь загоняли сюда на пересчет. Всех разом загнать было невозможно, загоняли по этажам, по цехам: вначале шел первый этаж – механический, потом семейные – третий, а потом литейный – мы. Когда подходила наша очередь, били уже даже не на выходе, а на входе. В какой-то утренней ярости полицейские перекрывали дверь, и надо было еще прорваться в умывалку. Мы готовились и бросились сразу несколько человек. Надо было вовремя стать на место по одну сторону от умывальных чанов. Сигналом к нападению на нас всегда была ошибка считавшего полицейского. Он сбивался со счета и замахивался резиновой дубинкой. К нему присоединялись другие. И, когда ни в криках, ни в командах ничего нельзя было разобрать, вниз с лестницы сбегали полицаи, перекрывавшие дверь. Эти сбегавшие по лестнице полицейские, которых и во время пересчета никто не упускал из виду, вызывали панику. Ряды ломались, и ближайшие к лестнице бросались навстречу полицаям, стараясь вырваться наверх. Начиналась погоня, ловили кого-то и били. Но в конце концов полицейские досчитывались до нужной цифры и нас выгоняли во двор. Тут было потише. Колонна росла, а полицейских было немного. Они вооружились винтовками, электрическими фонарями, быстро считали еще раз и открывали ворота.