Находка для вечности
Шрифт:
– Мой муж говорит, что я лакомый кусочек. Ну, сравни меня и свою мать, – произнесла Клара и любовно положила руку на свой пышный бюст. Я задохнулась от пошлости. Как ни в чем не бывало, Клара продолжала, но уже об Анне:
– Она сама виновата. Обещала и не сделала. Как так можно? – Уже потом я узнала, что всему виной оказался какой-то антиалкогольный чай, который Анне не удалось передать для пьющего зятя Клары. Я слушала и поражалась, как легко найти повод, если нужно сделать из мухи слона. Потом Клара долго перечисляла все, чем ей обязана Анна и родственники Зиновия. При этом она все время повторяла:
– Моя мама всегда учила меня – в тебя – камнем,
– Аня – себе на уме, неискренняя, приспособленка, – заявляла Клара, и не согласиться с ней означало нажить себе врага. Посему я не проявила заинтересованности к этой теме и быстро поднялась из-за стола.
Мне захотелось взглянуть на бывшую комнату Ани. Здесь до сих пор стоял секретер, за которым она делала уроки. У нее всегда был порядок. Чистоплюйство, как сказала бы Клара, у нас в крови. А на этой кровати иногда спала я, оплакивая свою невозможную любовь. Я подошла к этому месту и почти что услышала свой голос.
– Вадим, Вадим, я буду любить тебя всегда, всю жизнь, – повторяла я, как будто он мог меня услышать. Мне не с кем было поделиться, я была один на один со своим чувством. Ни одной душе я бы ни за что не призналась в этом. Когда было особенно больно, я произносила монологи, обращённые к какой-то высшей силе под названием Любовь.
– Пошли пить чай, – позвал Зиновий, он уже успел помыть посуду.
Разрезали торт, и Клара снова затарахтела, как пулемёт. Зиновий ей вторил, они были на одной волне. Было раскопано еще несколько неприглядных подробностей из его жизни с мамой. Словно не было у этой парочки иных интересов. Мне стало досадно. Вероятно, это их очень объединяет и укрепляет семейный союз. Клара, как следователь, все знала, обо всем судила, выносила приговор и не терпела возражений. Наши с Анютой голоса были детским лепетом против её звучного альта.
– Вот скажи, мать сделала тебе, хоть раз, настоящий, крупный подарок? – вопрошала меня раскрасневшаяся Клара. Опять низко копает, – подумалось мне с тоской.
– Когда было трудно, она всегда помогала. Привозила продукты, тратила свою пенсию.
Вопрос был неслучаен. Клара торжественно вынесла из другой комнаты и надела мне на шею тоненькую золотую цепочку с кулоном в виде сердечка.
– Мы думали, что тебе может понадобиться за границей, и решили, лучше всего золото.
Вот оно – «в меня – камнем, а я – хлебом».
– А тебе Анна – вот эту кофту, ты за границу не едешь.
Кофта была широкая, несуразная, с головой тигра сзади и спереди и выглядела не совсем новой. Нельзя было придумать более изощрённого оскорбления. Анна не подала вида и ушла на кухню, Зиновий за ней. Клара прошептала мне на ухо:
– Она будет тебе завидовать.
Я едва не расхохоталась. Ну что за примитивная грубятина! Она хочет нас поссорить и поэтому слишком явно благоволит ко мне. Мало ей отчуждения между отцом и дочерью. Но, ха-ха, между нами никто не пройдёт.
Я тоже ушла на кухню, там Аня продолжала безуспешные попытки разбудить у Зиновия былые отцовские чувства. Я услышала:
– Ты хочешь увидеть внучек?
– Нет, не хочу. – На минуту у меня
После чая мы засобирались в дорогу. Распростились в самых прекраснодушных выражениях, и вышли вон.
Сидя в автобусе, я думала, – Он, безусловно, амёба, но ему хорошо с Кларой, что они и демонстрируют всем своим поведением. Если все сказанное ими сжать, то получится такой вердикт: «Ах, какая Клара прекрасная женщина! Какая у них с Зиновием любовь! Все соседи тоже это давно осознали и при каждом случае выражают Кларе свое восхищение. А Раиса – приносящая несчастье, женщина – самодур, которая думает только о своем я и любит, чтобы все перед ней танцевали». На душе было мерзко, словно я участвовала в сговоре против матери. Скорей бы уехать в Петербург, там – другая планета. Не говоря уже о Шотландии, которая воспринималась сейчас на грани фантастики. Чем дальше мы отъезжали от Фабричной, тем меньше я думала о Кларе и Зиновии.
По дороге я вспомнила один очень знаменательный свой поступок, после которого я долго принимала ванну, пряча от мамы свои слезы. Правда, ванна выглядит сейчас по-другому – заслуга Клары, и все там теперь другое, но мне была дорога та наша старая квартира, которая проглядывала из каждого уголка призраками прошлого.
Я перешла на четвёртый курс и смирилась с химфаком, как с неизбежностью. То, что я попала не туда, я обнаружила на первых же практических занятиях. А на лекциях, вместо того чтобы вникать в суть предметов, я думала о том, как все бросить, найти что-то другое и не терять бездарно молодые годы. После первой сессии я получила закономерный неуд по высшей математике и лишилась стипендии, что ударило по нашей малоимущей семье. Я робко заикнулась об уходе с химфака, но мать замахала руками:
– Ты что, с ума сошла? Думать не смей, да и что скажут соседи. Скажут – выгнали.
Больше всего меня злила именно оглядка на соседей, но я проглотила этот «важный» довод. Я не умела противостоять матери. Я научилась этому позже. А тогда – со слабым сердцем, слишком ранимая, неуверенная в себе, я не могла принять собственное волевое решение.
«Бросала» я вплоть до четвёртого курса, а потом поняла, что глупо не получить диплома после стольких мучений. Мучением было все. Мне жутко не хотелось запоминать бред под названием «Избранные главы теоретической физики», вдыхать вонь химических лабораторий, капать капельки с сознанием большой важности этого дела. Едва я входила в наш новый, красивый, оснащённый по последнему слову техники химический корпус, меня начинало подташнивать. Химия была мне противопоказана настолько явно, что не понять этого мог только полный идиот. Последние слова относятся прямиком ко мне, иначе, чем объяснить мою «преданность» ненавистному занятию. А вдруг среди моих предков встречались мазохисты?
Я смотрела на других и удивлялась, – Кому-то дано любить все это, или хотя бы освоиться без особой маеты. Я же тихо страдала, как будто мне было мало всяких прошлых мучений, и не могла представить себе, что проведу всю жизнь среди этих склянок и отвратительных запахов на каком-нибудь химическом заводе. Это как же нужно любить все это? Я ощущала себя неполноценной среди других. Даже когда на экзамене по строению вещества чуткий преподаватель отметил, что я до многого могу доходить своим умом, меня это не порадовало. Зачем мне ум на нелюбимом поприще? Ещё немного и, если я ничего не придумаю, то свихнусь или стану ходячим мертвецом, что одно и то же.