Наират-2. Жизнь решает все

Демина Карина

— Ласке решать.

— Да ни хрена не ей! Как скажешь, так и будет. Поэтому смотри сам. Я сказал и от слов не откажусь. На днях получишь себе поместье и людей.

Вот и конец. Выдержал лед, пронеслись мимо красные флажки — унимай коня, принимай награду. Заслужил.

— Спасибо, каган.

— Не за что, камчар. Нам бы еще того кашлюна поймать… Хотя Урлак говорит, что любой кхарнец сгодится. Как думаешь?

Сразу вспомнился перекрестный рынок и повозка с гербом какого-то Вольного города. Какого именно, не разобрать из-за кровяных пятен. Голова черноволосой

хозяйки лежала тут же у колеса, а вот тела нигде не было.

— Хватит любого, — подтвердил Бельт, поднимаясь с сундука. Звякнула о кованый край шпора, толкнуло сквозняком ширму, опрокидывая, и вдруг потянуло плесенью. Откуда здесь, в покоях кагана?

Темное пятно открытой двери на долю мгновенья показалось из тени и снова исчезло. Орин зябко повел плечами, но продолжил о кхарнце:

— Лучше бы того самого, конечно. Но я не удивлюсь, если его уже где-то придавили, не разобрав. А ты знаешь, что один из них живет в зверинце?!

— Видел, как везли через загородки клетки с животными. Был там и мальчишка.

— Он самый. Натуральный кашлюн! Забавный и на убийцу никак не подходит. Я Урлаку так и сказал, и он согласился. Урлак говорит, что странно, что мальчишку в городе не разорвали.

— Загадка, — кивнул Бельт, сделав несколько шагов к двери, из-за которой тянуло сквозняком. — Чужаков бьют знатно.

— Да, теперь в Ханме два зла — предатели и кхарнцы. А скоро и за пределами столицы узнают о покушении и неповиновении агбаевских ханматов. И тогда людской гнев ляжет плетью в мою руку да как пойдет гулять по Наирату и вне его! Всем подломим колени, что побережным, что кашлюнам! Главное, как говорит Урлак, повернуть вовремя в нужную сторону.

— Да, слишком много говорит посажный, но кто я такой, чтобы судить его речи? Для того есть хан-кам и сам ясноокий каган.

— Опасные слова, но я прощаю. Ты пока не понимаешь некоторых вещей.

Бельт еще раз поклонился.

И сделал последний шаг, отделяющий от двери, что кое-как прикрывалась ширмой. За ней была комната. Тесная и грязная. Единственный стол задвинут в угол, а ковер скатан: выносить, что ли, будут? На полу, у самого входа стоял затянутый патиной, заляпанный воском канделябр. А чуть дальше широким веером развернулись по полу образцы кож. Был тут и мягчайший опоек темно-винного колеру, и тонкая наппа с золотым рисунком, и толстая, с тиснением юхта, и кровяного оттенка сафьян. Перелиняет скоро убогая комнатушка на новую шкуру, переменится волей кагана.

— У моего отца, — жестко сказал Орин, отсекая любопытные вопросы, — кагана Тай-Ы, были свои причуды. Не нужно быть слишком любопытным. И не нужно забываться, табунарий.

Снова тот, не-Оринов голос, который почти как плеть и уж точно — предупреждение. Не стоит забываться. Тут он прав.

— Я могу идти?

— Если больше нечего сказать или попросить — иди, выбирай себе поместье, табунарий. Себе и своей женщине.

— Благодарю, ясноокий.

Тонкий ковер не скрадывал тяжести шагов. Что ж, если предстоит выбрать новую конуру, так пусть она будет достойна…

— А как по-настоящему зовут

Ласку? — обернулся в пороге Бельт.

— Ярнара из рода Сундаев, родная сестра вахтан-хана Морхая, хозяина ханмата Ургэ. К сожалению, ныне покойного.

— Спасибо. — Бельт все еще медлил, прицениваясь к человеку, который оседлал и стул, и трон, и весь Наират. — И ты прав, ясноокий, мне есть, что еще сказать.

Внимательный взгляд буравил табунария. Кто знает, единственный ли в этой комнате? И все же…

— В Ханме нынче не два зла, а три. И по сравнению с третьим названные тобой — ничто.

Тугой полог привычно скользнул в сторону. Быстро же ты освоился в покоях наир, камчар. Не к добру.

В дом на Высотней слободе ехали красиво. Спереди многоуважаемый Бельт на шалом жеребчике чагравой масти. Грива косицами заплетена, сбруя посеребренная на солнышке сияет, попона на две нити расшита, бубенцами позвякивает. Чуть в сторонке, брюхом разъетым потряхивая, домоуправитель пыхтит, несет шест со шнуром желтым, знаком особой милости. За ним уже двое оружных, и носилки с девонькой, и сама Зарна на смирном ослике, и цугом — три воза, доверху всякоразным добром груженые.

Богато будет жить Бельт Стошенский. Да только счастливо ли? О том Зарна старалась не думать.

А во дворе, выметенном, вымытом от чужой крови, убранном, сколь можно было убрать без хозяйского пригляду, уже ждал люд. Пятеро баб, мальчишка выхудлый да дед разбойнего виду. По прежним-то временам на этакую домину дворни впятеро было бы, а то и вдесятеро. Куда подевалися? Погибли под ударами коротких кривых мечей, навроде того, что лежит в хозяйских ножнах? Разбежались от беды, прихватив с собою добра, сколько выйдет? Затаились, выжидая, готовясь вернуться, если хозяин новый покажется?

Вот и показался. Спешившись, кинул поводья — подхватили — и сказал:

— Звать меня Бельт Стошенский. Отныне это мой дом. Кто не хочет жить под моей рукой, волен уйти. Кто хочет, должен будет служить верно мне и благородной Ярнаре из рода Сундаев.

Молча смотрели люди, не спешили ни бежать, ни кланяться — присматривались.

Скоро привыкнут. И к нему, и к девоньке, что, слава Всевидящему, от пережитого страху отходить начала. И к порядкам новым, и к жизни. Выбелят наново стены, выкорчуют пожженные деревья, высадят новые. Раскатают по полу ковры, уберут стены шелками и шпалерами, украсят оружием и головами звериными, рожками охотничьими да медальонами чеканными. Снова станет красиво в доме.

А прошлое… Забудется.

Зарна ошиблась. Прошлое показало зубы аккурат на третий день. Выбравшись из конюшни, вскарабкалось по тонкому плющу, что, опаленный, но живой, обвивал стены дома, нырнуло в комнату да ударило ножом Бельта Стошенского. Промахнулось. Полетело на стол, за которым ужинать сели, и скатилось на пол.

— Господин! — Управитель, входящий с тяжелым подносом, выронил его вместе с жареной курицей, кинулся помогать вязать. — Господин, простите, простите… не знали… мы не знали…