Наират-2. Жизнь решает все
Шрифт:
Ближе. Правильно. Подойди ближе, мерзкий старикашка, говори, пой хвалу самому себе, думай, что Туран еще слаб, чтобы ударить.
— И вот мне представился уникальный случай исполнить давнюю мечту. Сделать человека самим собой. Вот здесь, — деревянная палочка уперлась в левую щеку, раздавив несколько волдырей. — Здесь была ссадина, которую ты получил при падении. Она загноилась. А я просто помог гною расползтись по твоему лицу, как ты сам помогал ему ползти по душе. В ней ведь тоже сначала была лишь ссадина, верно? Крохотная. Но твое самолюбие, самоуверенность,
Ударить не получилось, Аттонио оказался быстрее и сильнее. Свалив Турана на пол, скрутил, стянул запястья все тем же куском шелка, а потом поставил у лица лампу и зеркало.
— Смотри, — повторил он, присаживаясь рядом. — И привыкай к тому, с чем тебе предстоит жить и что когда-нибудь увидят люди.
И люди увидели. Они не скрывали отвращения, брезгливости, редкой жалости и частого страха. Боятся заразиться? Это они зря, Аттонио великодушно объяснил, что был очень осторожен и стремился к строго определенным результатам без ненужных последствий.
Он, Туран, был творением, незаконченным пока, но уже неспособным уйти от мастера. Куда идти? Наират жаждет крови. И Кхарн поспешит пролить ее, спеша оправдаться.
— Я — твой единственный шанс на жизнь, — доверительно произнес Аттонио, развязывая принесенный в пещеру узел. Штаны, рубаха, кемзал с продранным рукавом, сапоги и плащ. — В том числе и на жизнь с самим собой. А тебе ведь хочется жить? Конечно, хочется. И это правильно. Только так можно хоть что-то исправить. Вот убивать меня не советую: что ты станешь делать дальше?
— А что мы станем делать сейчас?
Туран, кое-как натянув кемзал, попытался застегнуть пуговицы. Мелкие, тугие, они выскальзывали, а деревянные пальцы на левой так и не слушались. Одной рукой неудобно, Аттонио же не спешил помочь, как и не спешил ответить.
— Будем, — наконец, соизволил сказать он, — доделывать недоделанное. Мне все еще нужна склана.
Именно она, бескрылая, и выманила Турана из подземелий, заставила выползти на свет. Небесное Око, узрев отступника, щедро плеснуло светом, едва не выжгло глаза, но потом смилостивилось, позволило притерпеться.
— Жди, — велел Аттонио, уже привыкший к таким переходам. — Нужно время.
За стеной крохотного дворика раздавались голоса, кто-то протяжно ныл, кто-то кричал, кто-то стучал железом по дереву. Пахнуло навозом и краской, обняло теплом.
Жизнь продолжала прясть сама себя. И рвалась взлохмаченным нитяным краем на помосте под киноварными знаменами, с которых Наирский жеребец внимательно следил за работой палача.
— Почему она настолько важна, что ты даже теперь не хочешь бросить поиски? Особенно теперь?
Размяв пальцами хлебный мякиш, Туран сунул его в рот, закатил языком на остатки зубов, пытаясь прожевать. У хлеба был отчетливый привкус гноя, и неосторожно
А мэтр сидел себе спокойно на дне колодца, что пустой глазницей пялился в небесную синеву. Сидел и думал о серошкурой, которую теперь точно из дворца не выцарапать.
— Скланы заперлись.
— Чего?
— Заперлись крытлатые на своих островах. Торговля, помощь с пушками, фактории — это внешнее. А внутри у них… Демон Ме знает, что там внутри на самом-то деле, ибо выстроили они такую стену, которую ни словом, ни ядром пушечным не прошибешь. Сыграли самую паршивую карту. Знаешь, что такое изоляция? То, что эта карта бьет их самих — полбеды. Чужые заблуждения мы не лечим. Но ведь и по нам, по нам…
— Я не понимаю.
— Еще бы. Кувард был ключом от ворот этой крепости.
— Кувард?
Аттонио лишь махнул рукой, требуя молчания. А Туран, похоже, начал догадываться о некоторых причинах, по которым мэтр спас неудачливого молодого кхарнца. Даже умных и хитрых художников иногда гложет демон одиночества. А Наират — родина всех возможных демонов. Разумеется, Аттонио требуется и помощь, но сейчас… Похоже, непонимание происходящего только на руку обоим: художник снимает какие-то ширмы, Туран ему не мешает лишним знанием.
— Кувард был ключом. Он умел искать и находить, он умел слушать человека, слышать и видеть важное, отринув патину времени и ложных смыслов. Он видел путь. И он согласился повторить все снова. Но он умер. Видимо, по причинам того, что кто-то считал виденные им пути ошибочными.
Туран уже просто кивал, чуть морщась от боли в шее. Рот был полон слюны и хлебных крошек, а вода из фляги струилась по непослушным губам.
— Склана — последнее, что пропихнули в щель, прежде чем захлопнуть дверь окончательно. Подачка. Попытка показать, что контакт не прерван окончательно, а на самом деле — доказательство того, что разговора больше не будет. Но приходится брать то, что есть.
— А если найти другого крылана?
Мэтр Аттонио раздраженно раздавил мокрицу, вывалившуюся из трещины. Интересно, кого он на самом деле мысленно убивал с такой-то злостью? Хотя может лучше и не знать?
— Предлагаешь вломиться в факторию, пройдя сперва наирскую охрану, а потом и охрану анклава, чтобы заполучить какой-то обмылок, который они отправляют на работы вниз? Нам нужна стойкая особь, в идеале — воин. Фейхт, который не сдохнет, отъехав от границы на пару фарсахов. И, сдается, серошкурая доказала свою жизнеспособность. Даже без крыльев.
— Надо было брать кого-то во время войны.
— Люблю мудрожопые советы. Во время войны у нас был Кувард и перспективы. Обоюдовыгодное сотрудничество. К тому же ты, видимо, очень паршиво представляешь себе, какой ценой и в каком состоянии попадает в плен настоящий фейхт. Представь себе шмат дымящейся кровяной колбасы, вывернутый нутром наружу. Примерно так.