Наизнанку
Шрифт:
– Обсудили? По-моему, ты так ничего мне толком и не объяснила. Да, я знаю, что ты была зла на меня за слежку и прочее, но я делал это исключительно ради твоего блага. Ты тогда только перешла сюда работать и мало ли, что могло с тобой случиться. Ива, я переживал.
– Твоя забота, Хендрих, хуже удавки. Не буду я сидеть дома и рожать тебе в год по ребенку, по-моему, это очевидно, – нервно фыркнула Ива, пытаясь выбраться из его объятий, но Хендрих лишь развернул ее лицом к себе и внимательно посмотрел в глаза:
– Я когда-нибудь говорил с тобой об этом? Если бы я хотел такую женщину, то я бы так и сделал. Что до моей заботы, то позволь тебе напомнить, как тебя чуть не зарубили топором в баре «Пять китов». Если
– Это было оперативное задание и все было под контролем. Эльги внимательно следил за ними, а твои люди…
– Эльги? Это тот самый оборотень, что провожал тебя сегодня? Ну и что же он не учуял, что тебе собираются проломить череп? И как ты, ментальная ведьма, этого не поняла? Ива, я могу быть резким и неприятным, я согласен, но причинять тебе вред – ментальный или физический – я бы никогда не стал. Я знаю, как тебе важно чувствовать себя профессионалом, ну так и зачем мне тебя загонять к ногтю? Что я получу, если ты станешь послушной безвольной куклой? И, пожалуйста, оставь эти рассказы про то, что ты мне якобы не пара, для своих подружек. За винцом поохаете и поахаете, какой я мудак.
– Пытаешься выставить меня неуравновешенной истеричкой, которая сама не знает, чего хочет? – спокойно спросила Ива, пытаясь внутренне успокоиться и не выдать перед Хендрихом, что сейчас она желает лишь вытолкать его за дверь.
– Нет, Ива, – он качнул головой и серьезно посмотрел ей в глаза: – Я понимаю, что ты… Ты живешь в мягком уютном мирке, куда ты пускаешь лишь самых избранных, и до дрожи боишься показаться наружу, потому что там не очень приятная и дружелюбная обстановка: – Хендрих усмехнулся, плавно перехватывая Иву за подбородок и заглядывая ей в глаза, мягко улыбаясь, пытаясь словно бы успокоить ее: – Тебе не приятен не я и дело не во мне, тебе не приятна и страшна сама мысль, что можно доверить свою жизнь другому человеку и принять его. Ты всю жизнь живешь в панцире, потому что именно он служит тебе фасадом, за которым скрывается твоя неуверенность: – он мягко, переходя на шепот, коснулся кончика ее носа своим и продолжил так, чтобы слышала только она: – Я не знаю, что с тобой случилось за годы до нашего знакомства, но прошлое остаётся в прошлом. Если ты не примешь свое настоящее, в котором есть я, то ты не сможешь дальше жить. Весь жизненный опыт, Ива, дается через боль. Нельзя постоянно прятаться в панцире.
– Все сказал? – тихо спросила Ива, глядя ему в глаза, ощущающая лишь раздражение и сожаление. Но не своего, а Хендриха.
– Да, Ива. Я все сказал. Ах да, – он отпустил ее, отходя к двери, набрасывая пальто, – и, знаешь, комплекс замухрышки или как его еще называют «комплекс страшненькой подружки» тоже стоит отпустить, потому что ты лишь убедила себя в том, что ты такая, но на деле не являешься ей.
– Ну а теперь точно все или будут какие-то дополнения? – сложив руки на груди, раздраженно поинтересовалась Ива, сверля мужчину взглядом: – Наверняка, есть, что сказать…
– Брось, Ива. Сейчас в тебе говорит уязвленное самолюбие. Ты уж извини, если я был резок, но клин клином вышибают. До завтра.
Он закрыл за собой дверь квартиры, оставляя Иву в полной тишине со странным состоянием на душе, будто бы ее выдернули из теплой ванны на мороз. Она злилась на Хендриха, но, как не неприятно было это признавать, он был абсолютно прав. Ива почувствовала, как увлажнились глаза и защипало нос: никто и никогда не говорил ей таких вещей прямо в лицо. Она сама перетягивала это все внутри себя, в своих мыслях, но никогда не говорила даже с самыми близкими подругами об этом. Страшно было произнести все, что сказал ей сейчас Хендрих. От его правоты было только больней.
Ива вяло повернула ключ на три оборота в замке, медленно отошла к дивану, и легла
«Все хорошо, Ива, все хорошо. Да, он засранец, но он ведь сказал правду. Было бы хуже, если бы он произнес сладкую, но лживую речь. Ложь бы ты почувствовала и легче бы от нее стало. В чем же он виновен перед тобой? В том, что осмелился правду сказать? Так ты девочка уже давно не маленькая и не глупенькая, сама себе вещи похуже по сотне раз на день говоришь. Злись на него, сколько хочешь, но вот если бы ты была ему безразлична, то стал бы он ждать тебя, чтобы все это высказать? Не стал бы. Да он тебе не приятен: самовлюбленный, зазнавшийся нарцисс, его фамилия открывает перед ним почти все двери, но, он же ведь просто сказал правду. Ничего такого, что ты сама бы не знала.»
Ива медленно встала с дивана, немного поежилась от схлынувших с нее эмоций, а затем, тряхнув головой, направилась в душ. На душе мерзко скребли кошки, но Хендрих был прав от начала и до конца, а Ива, хоть и привыкшая к прямоте, все-таки, ощущала себя от его слов прескверно. Каждый их разговор с Хендрихом кончался на такой ноте, будто бы он – то единственное счастье в ее жизни, которое Ива могла бы иметь, и он, как истинный джентльмен, принимает на себя эту ношу. Их учили мыслить холодной головой, но все, что касалось ее собственной головы, а не чужой, с трудом поддавалось какому- либо управлению и здравомыслию.
«Ладно, хватит убиваться по его словам. В конце концов, нечто похожее мне недавно пыталась сказать Хельга», – подумалось Иве, и она принялась расчесывать мокрые волосы.
Лежа в кровати, Ива невольно подумала о том, что забыла спросить Хендриха о выписке из книги учета въезжающих. Наверняка, там хранятся все имена чародеев, въезжающих со Сканниге.
«Вряд ли Хендрих просто забыл об этом… Скорее всего, он давно проверил эту версию, и получилось так, что там ничего нет или имя фальшивое. Но, тогда как же он с фальшивыми документами въезжал? Они же легко находится во всеобщей картотеке, а на границе легко раскусывают даже самую умелую подделку… Чародей со Сканниге… Бред какой. Они никогда не убивали или…»
Ива не сразу поняла, спала ли она вообще или же всю ночь провела в тяжёлых раздумьях над делом, но часы уже давно пробили половину седьмого утра, а потому нужно было собираться на работу. Сколько себя помнила, Ива всегда успевала позавтракать, сложить себе обед и даже с вечера наготовить зелий, если того требовало задание. В этот раз она выпила пару ложек микстуры от головной боли, поморщилась от кислого вкуса и, накинув на спину тяжелый рюкзак, нехотя отправилась на работу. Воздух был холоден и чист, а домики тонули в предрассветных сумерках: зимой солнце быстро выходило и также быстро закатывалось за горизонт, погружая всё в темноту. Ива шла, глядя под ноги по главной дороге, размышляя над теми крупицами информации, с которыми вчера так великодушно поделился Хендрих.
По дороге Ива зашла в булочную, вспомнив, что за ней был должок перед Хельгой: две недели назад под предлогом выезда надо было ненадолго отлучиться для еженедельных медитаций. Единственная из всех практик для ментальных ведьм, которую Ива сохранила со дня выпуска из академии. Остальные были слишком затратными по времени, а раз в неделю можно было убежать в лес из-под зоркого глаза шефа.
В управлении стояла звенящая тишина, лишь кое-где в кабинетах горел свет, а потому Ива вздохнула спокойно: в последнее время всё чаще и чаще из центра приезжали с проверками, и шеф оставался на ночные бдения, после которых был в далеко не самом лучшем расположении духа.