Накануне
Шрифт:
– Предали?
– хрипло спросил Мартьянов. Соколов возмущенно обернулся к нему.
– Как вы можете... даже в мысли! Раз там Чхеидзе и Керенский... В первый момент я вспылил, сознаюсь. Во-первых - у меня характер такой, а главнее всего - я терпеть не могу этого жирного зубра, Родзянко. Но если объективно, Государственную думу сбрасывать со счетов было бы политической ошибкой. Даже в плане восстания. К кому явился этот бравый унтер-офицер Кирпичников, первым приведший роту волынцев в Таврический? Прямо к Родзянке: в его распоряжение, а не в распоряжение Совета.
– Он и в Совет, слыхать,
– щурясь и усмехаясь, спросил Мартьянов.
– Так, так.
Боковая дверь, из сорок первой, распахнулась. Вошел солдат.
– Разрешите доложить. Прибежал сейчас рабочий какой-то, говорит, к винному заводу, что здесь поблизости, народу скопилось - тысячи. Шныряют, говорит, люди, которые... Словом, разбить подговаривают.
Рыжебородый круто свел брови.
– Прапорщик Савелов. Немедленно поднять - из тех, что спят в полуциркульном, - двести человек. К заводу. Занять двор. Если толпа бросится, действуйте оружием без малейшего колебания. Я сейчас приду сам. Вы останетесь за меня, товарищ Мартьянов.
– Расстрел?
– Соколов забрал в ладонь черную свою бороду.
– Не слишком ли круто, полковник? Это же все-таки народ!
Рыжебородый вместо ответа подтянул туже пояс, оправил кобуру и вышел.
Зазвонил телефон. Иван снял трубку. Голос, по-военному четкий, молодой, прокричал весело в ухо:
– Штаб? Говорит прапорщик Кузьмин с Выборгского шоссе. Самокатчики по второму выстрелу с нашего броневика сдались. Я звоню из их помещения. Казарму заняла дружина с Айваза.
– Потери?
– глухо спросил Иван.
– Выясните, пожалуйста, кто?
За трубкой - в том конце провода - загудели голоса: должно быть, спрашивает прапорщик. Наверное, так, потому что опять его четкий голос:
– Двое убитых. Сергеев, начальник дружины, и Косьмин. Пятеро раненых. Начальство принял Никита Сизов, за особое боевое отличие. Приказаний не будет?
– Сейчас передам трубку, - угрюмо сказал Иван, знаком подзывая Мартьянова. На сердце большая легла тяжесть: хороший, крепкий, душевный товарищ был Сергеев. И за дружину неспокойно стало. Никита, "зверь из бездны". Неужели надежней, из партийных кого, не нашлось?..
Глава 50
Реставрация Бурбонов
Винный склад удалось отстоять, хотя до самого утра угрозно и глухо гудела у запертых ворот толпа. Она разошлась только на рассвете.
И тотчас почти в штаб позвонили из Петропавловской крепости: на площади появились вооруженные рабочие, они как будто готовятся к штурму, комендант просит, во избежание возможного кровопролития, принять крепость, поскольку дальнейшее сопротивление он считает бесцельным. Рыжебородый выехал немедленно.
Вернувшись через два часа в сорок вторую, рыжебородый не узнал комнаты. Чинно, в высочайше утвержденном порядке, стояли свежеобтертые до блеска - дубовые канцелярские столы: за каждым, блестя погонами и аксельбантами, шелестя обложками еще не заведенных дел, разместились полковники - генштабисты. Несколько франтоватых писарей и две-три кокетливые девицы, с коками набекрень и утыканными гребеночками затылками, уже стучали на машинках. И, раздувая фалдочки округленными движениями упитанных бедер, в обтяжных рейтузах и лакированных сапогах уверенно и
Рыжебородый, усмехаясь, оглянул комнату.
– "Водворение порядка"?
Энгельгардт, сидевший за председательским столом, встав, улыбнулся тоже - искательно и злобно.
– Рад видеть... Вы уже в курсе?
– В курсе чего?
– спросил, по-прежнему стоя на пороге, рыжебородый.
– Переворот можно считать завершившимся. Последние солдаты генерала Зенкевича разошлись, эшелоны генерала Иванова задержаны... железнодорожниками... Он, впрочем, и не предполагал предпринимать... Совет министров подал в отставку вчера еще. Остается назначить новое правительство.
– А Николай?
– Император выехал из Ставки, но задержался на станции Дно.
– "Император прибыл на Дно"! Это звучит символично.
Энгельгардт переставил пресс-папье на столе.
– Так вот, в связи с этим... вчерашний... так называемый штаб ликвидирован, поскольку его функции, с прекращением военных действий, исчерпаны. Комитет Государственной думы заменил его органом, коему присвоено наименование Военной комиссии, под моим председательством.
Он наклонил - полупоклоном, как вчера, ночью, при представлении аккуратненькую свою голову, и полковники, не вставая, пристукнули шпорами: князь Туманов, полковник Самсон-фон-Гиммельшерн, полковник Романовский, полковник Якубович.
Энгельгардт продолжал, по-прежнему держа голову набок:
– А поэтому разрешите от имени Комитета выразить вам и вашим сотрудникам признательность за самоотверженную работу в ответственнейшие часы и... поскольку, как вы видите, работа нормального аппарата восстанавливается... полковник Андогский просил меня передать, что... Академия ожидает вашего возвращения к обычным занятиям...
Рыжебородый неожиданно рассмеялся.
– Но я и занят, собственно, моим "обычным занятием": оно приняло только другие формы. Впрочем, я сам сообщу об этом правителю дел. Честь имею.
Он поклонился по-энгельгардтовски, наклоном головы вбок, и вышел. Вслед ему звякнули прощально под столом шпоры.
По коридору навстречу шли Иван с Мартьяновым. Мартьянов крикнул еще издалека:
– В штабе были? Видели, что там деется?
– Видал, - кивнул рыжебородый.
– Реставрация Бурбонов: так в истории подобные случаи записываются.
Иван нахмурился: слова были непонятные, иностранные, а непонятными словами говорить с человеком - неуважение. Он спросил поэтому неласковым голосом:
– Вы теперь куда же?
– А вы?
– ответил вопросом на вопрос рыжебородый и посмотрел на Мартьянова.
– В Солдатскую секцию, я так понимаю, - ответил Мартьянов.
– Думаю, так партия определит. Во фракцию ходили сейчас - пока нет никого... А вообще что-то неладно. "Известия" советские вышли - не видали еще?
Он вытащил свежий, сырой еще газетный листок, повел пальцем по строкам передовицы.
– Вот... "Приглашаем все население столицы немедленно сплотиться вокруг Совета и взять в свои руки управление всеми местными делами". Местными! Это как понять? Совет вместо городской думы будет?