Налегке
Шрифт:
Конрад Виганд
Голд-Хилл, января 15-го,
1870 г.
Затем я прочитал вслух свое заявление и передал его мистеру Линчу, на что мистер Уинтерс сказал:
– Это не годится и никак меня не устраивает.
– И, обернувшись к мистеру Линчу, спросил: - Что вы скажете?
– Признаться, я не вижу тут никакого опровержения.
– Я тоже, - сказал Уинтерс.
– Собственно говоря, это еще один плевок в лицо. Мистер Виганд, вам придется еще поработать! Неужели вы думаете, что такому человеку, как вы, удастся провести такого человека, как я?
– Сэр, я
– Сэр, вы ошибаетесь! И если вы осмелитесь еще раз повторить то, что вы сказали, вы сделаете это на свой риск, потому что, клянусь таким-то, сэр, я изобью вас до полусмерти, а может, и более того! Итак, соизвольте понять, что я требую, чтобы вы подписали заявление, составленное совсем не так!
– Мистер Уинтерс, я отнюдь не хочу вас раздражать, но вместе с тем мне совершенно невозможно написать его иначе. Если вы намерены принудить меня подписать какой-либо документ, то извольте продиктовать его Филипу Линчу, и тогда я, если только найду возможным, подпишусь под вашими словами, однако такого заявления, какое вы от меня требуете, я подписать не в силах. Уверяю вас, сэр, что не шучу.
– Вот что, сэр. Пора кончать волынку - я и так порядком провозился тут с вами! Я поставлю вопрос несколько иначе. Вам известно, что эти обвинения (указывая на газету) ложны?
– Нет.
– Вам известно, что они основаны на фактах?
– Лично я не имел возможности убедиться в том.
– Почему ж вы их у себя напечатали в таком случае?
– Потому что, если воспринимать их правильно, в контексте, то окажется, что то, что вы принимаете за обвинения, на самом деле суть серьезные и дельные предложения, высказанные в ответ на запрос корреспондента, собравшего ряд загадочных фактов.
– Разве вам не известно, что мне известно, что все это не более чем клевета?
– Если так, то почему бы вам не опровергнуть ее и самому не потребовать расследования?
– По-вашему, вы имеете право заставлять меня заниматься опровержением всякой чуши, какую вам угодно у себя пропечатать?
Насколько я помню, я оставил этот вопрос без ответа.
– Довольно болтовни, однако, - продолжал он.
– Я требую окончательного ответа: вы автор этой статьи или нет?
– Честь не дозволяет мне назвать истинного ее автора.
– Но вы ее видели, прежде чем она пошла в набор?
– О да, сэр.
– И вы сочли возможным ее печатать?
– Разумеется, сэр, иначе я бы ее не пропустил. Об авторстве я ничего не могу сказать, что же касается публикации, то тут я целиком и полностью признаю себя ответственным.
– Так вы отказываетесь от нее или нет?
– Мистер Уинтерс, если мой отказ подписать такой документ и в самом деле повлечет за собой все, на что вы тут намекали, я попросил бы у вас несколько минут, чтобы помолиться.
– Молиться?! Так-то вас и так! Молиться надо было раньше - тогда, когда вы писали ваши такие-то и такие-то лживые донесения. Так подпишете или нет?
– Я уже сказал.
– То есть вы продолжаете упорствовать?
– Да, сэр.
– Так получайте же!
Тут, к великому моему изумлению и немалому облегчению,
Он продолжал наносить мне удары изо всех своих могучих сил, пока не дошел до полного изнеможения и одышки. Я продолжал придерживаться своей системы пассивной обороны, действуя руками лишь настолько, насколько этого требовала необходимость защитить голову и лицо от дальнейшего увечья. Сама боль, причиняемая ударами хлыста, была, конечно, преходяща, к тому же одежда в тон же степени притупляла остроту ударов, в какой в настоящее время скрывает следы, которые последние оставили на моем теле.
Я уже думал, что он совсем кончил, как вдруг, потрясая под самым моим носом рукоятью орудия моего избиения, он стал заверять меня, если я правильно его понял, что это еще не все, прибавив, что, если я посмею упомянуть его фамилию в печати, в своей ли газете, или другом каком периодическом издании, он отрежет мне левое ухо (мне кажется, он не шутил!) и в таком виде отпустит меня к родным, дабы я служил живым предостережением всем несчастным щенкам, имеющим охоту шантажировать джентльменов и портить им репутацию. Причем, прибавил он, на этот раз он уже изберет не ремень, а нож.
С этими словами он покинул комнату, а мистер Линч, кажется, еще в ней оставался, так как я помню, как опустился на стул рядом с ним и воскликнул:
– Это сумасшедший, совершенно сумасшедший... Этот шаг его погубит... это ошибка, и с моей стороны было бы неблагородно, несмотря на то, что он со мной столь дурно обошелся, выставлять его на публичный позор, не дав одуматься. Я не стану торопиться.
– Уинтерс в самом деле вне себя сейчас, - подтвердил мистер Линч, - в обычном же своем состоянии это превосходный человек. Он, например, сообщил мне, что не вышел вам навстречу, желая избавить вас от лишнего унижения быть подвергнутым порке на людях.
Полагаю, что неосторожное замечание Филипа Линча говорит о том, что мистер Уинтерс предварительно ознакомил его со своими намерениями, каковы бы они ни были, - во всяком случае, с намерением оказать на меня физическое воздействие; представляю, впрочем, другим судить, сколь достоин порицания журналист, согласившийся заманить слабого, миролюбивого человека, противника насилия и притом такого же издателя, как он сам, к себе в дом, где его должны были подвергнуть в лучшем случае ударам ремня, - и все это только за то, что он опубликовал факты, буквально навязшие на зубах у девяти человек из десяти, включая сюда и женщин.