Наложница фараона
Шрифт:
— Андреас, — сказал отец, — я хочу подарить тебе что-нибудь. Подожди, я принесу…
Он уже хотел идти. Но Елена быстро распрямилась, одной рукой привлекая мальчика к себе, другой — оправляя головной платок.
— Не надо, — быстро и без враждебности отозвалась она.
Но мальчик любил, когда ему делали подарки. Ему стало интересно, когда отец захотел ему что-то подарить, он опять почувствовал себя близким отцу.
— Мама! — воскликнул мальчик просительно. И чувствовалось, он был уверен, что мать уступит ему.
И мать уступила.
— Хорошо, — тихо и коротко произнесла она.
Быстро темнело, и серая сумеречность
Элиас вернулся скоро. Он подал Андреасу маленький серебряный кораблик. Теперь в кораблике не было ни соли, ни перца, кораблик стал просто игрушкой, такой красивой игрушкой. Мальчик обрадовался, большие темные глаза просияли радостно. Тут Элиас обратился к Елене, не смея взглянуть на нее:
— Я дам фонарь, стемнело рано… — он говорил неуверенно.
— Не надо, мы дойдем, — ответила она со своей обычной мягкостью, но совсем отчужденно.
И у него вдруг возникло острое желание, чтобы этой отчужденности не было, не стало; чтобы ее мягкость и ласковость снова принадлежали бы ему!..
Элиас погладил мальчика по щеке. Андреас не отстранился, охотно принял ласку отца.
— Я так давно ничего не дарил ему, — тихо проговорил Элиас, обращаясь к Елене, но по-прежнему не смея взглянуть на нее. — С тех пор, как мы не живем вместе, — тихо прибавил он.
Но она ничего не ответила. Подхватила мальчика на руки проворно и легко, повернулась… Элиас не заметил, как она сошла с крыльца, спустилась по ступенькам, но вот она быстро пошла. Уже смутные очертания единства женщины с маленьким мальчиком на руках различались. Иглистой блесткой сверкнул серебряный кораблик в сжатых пальчиках маленькой руки, заведенной за шею матери…
Элиас еще постоял на холодном каменном крыльце. Он стоял в домашних туфлях, в распахнувшемся темном халате, отороченном мехом. Под халатом распахнувшимся виднелись штаны и длинная рубаха из светлого полотна. В сочетании с темными с проседью волосами, темными большими глазами и смуглым от природы цветом лица эта одежда придавала человеку, стоявшему в унынии и тоскливой потерянности на крыльце, какой-то совсем восточный вид. И казался он каким-то странным, странной темной фигурой в сером воздухе каменного холодного города…
Но когда Элиас вернулся в комнаты, его окружила нарядная, почти праздничная обыденность. Жена не встретила его с видом уныло-озабоченным и всячески выражающим сочувствием. Подобное сочувствие лишь продлевает твое страдание. Но в то же время она и не делала вид, будто ничего не произошло, это тоже было бы неприятно Элиасу. Но нет, она вся выглядела такой понимающей, нарядной и необходимой ему, что женщина с мальчиком на руках словно бы погрузилась в туман серый почти небытия, пропала в нем… Элиас подумал, что, пожалуй, Елена никогда не понимала его так хорошо, как Амина. А мальчик… Что в нем необычайного? Какой особенный ум? А эти большие темные глаза и темные волосы — что ж, таких мальчиков много в еврейском квартале. Мелькнула мысль, что следовало бы, пожалуй, давать его матери хотя бы раз в месяц небольшую сумму денег на содержание ребенка. Но почти тотчас же эта мысль сделалась маленькой, как муха, случайно очнувшаяся от зимнего забытья в теплой комнате, пожужжала докучно и затихла, неведомо где…
Темнело быстро. Елена торопилась домой. Она прижимала
Андреас было задремал, но скоро проснулся и поднял головку. Мать посмотрела с любовью в эти огромные темные глаза, такие милые, чуть растерянно глядящие, и таинственные после смутного легкого сна, и сказала нежно:
— Мое солнышко!..
Супружеская пара в темных меховых плащах шла совсем близко от нее. Мужчина нес фонарь, освещая дорогу.
— Кто же это здесь солнышко? — шутливо спросила женщина, оборачиваясь.
В зыбком свете фонаря нежно озарилось лицо мальчика, глаза…
— И вправду солнышко, — женщина улыбнулась приятно…
Какое-то время они все шли рядом, но молчали, потому что мальчик снова склонил головку на плечо матери и задремал. Но вот они дошли до дома, где жила Елена. Она поблагодарила своих нечаянных попутчиков и прошла во двор.
Во дворе и на лестнице было темно и холодно. После она прошла по коридору, прижимая к груди спящего ребенка. В темной комнате она уложила его на постель, но пока не стала раздевать. Трутницу она обычно клала на полку у печи, и сейчас легко нашла трутницу и зажгла осторожно свечу, прикрывая огонек ладонью, чтобы свет не разбудил мальчика. Изразцовая печь остыла. Она снова растопила печь углями и щепой, вынимая растопку и угли из оловянного ведерка. Затем тихонько сняла верхнюю одежду. В задумчивости постояла над мальчиком. Надо было и его раздеть, но матери жаль было будить его. В пальчиках правой ручки он все сжимал серебряный кораблик. Надо бы снять с него сапожки… Но он может проснуться… Нет, пусть сам проснется, она не будет будить его. Это еще не сон, а только легкая дремота, он скоро проснется.
Она приготовила на ужин вареные яйца, молочный суп, слегка поджарила две круглые белые булки, вскипятила сладкое питье с корицей. Вкусные густые запахи разбудили мальчика. Он сел на постели, увидел, что он одет и обут, и рассмеялся, совсем проснувшись. Мать подошла к нему с улыбкой и помогла раздеться. Снова он остался в шерстяной рубашечке, в коротких штанишках и длинных чулочках.
Оба проголодались и ели молча. Но маленький Андреас опять начал думать о словах соседки, о резчике; ведь это, конечно, резчика Ганса прочила соседка ему в новые отцы. Снова сжалось сердечко и сделалось мальчику тревожно. Но он никак не решался заговорить об этом с матерью прямо. Когда он был рядом с отцом, казалось, что все чужие слова — это вздор. Но теперь Андреас вновь тревожился. Он посмотрел на мать и она увиделась ему очень милой и красивой. Но он не хотел отдавать ее чужому человеку. Только отец мог быть рядом с ней.
После ужина мальчик взбодрился, ему не хотелось спать. Хотя тревога и не оставляла его, он уже хотел поиграть в свои игрушки.
— Кораблик! — вспомнил он.
Но маленький серебряный кораблик лежал спокойно на постели, будто плыл по зеленому покрывалу. Мальчик подбежал к постели и остановился, склонил головку чуть набок, посмотрел на кораблик. Появились у него разные мысли, как играть. Он принес из-за ширмы пестро раскрашенные деревянные брусочки, из которых строил дома и башни, принес и волчок — подарок сапожника.