Наложница фараона
Шрифт:
Андреас придвинул к большой кровати стул и принялся на его гладком сиденье возводить замок с высокой башней. Такой замок он видел, когда вместе с матерью навещал ее сестру в деревне. Они ходили в лес за ежевикой, много прошли, и видели издали замок. Серебряный кораблик плыл по зеленому морю. А навстречу ему плыл другой, совсем волшебный кораблик, этот волшебный кораблик был волчок…
Елена убрала со стола и смотрела на мальчика, увлеченного игрой. Он мог показаться веселым и довольным. Он хорошо поел, она даже отдала ему половину приготовленной для себя поджаренной булки, увидев, что он еще не насытился.
Но что может его тревожить? А мать чувствовала, что он все еще встревожен, хотя вроде бы и увлечен игрой.
Может быть, он чувствует себя виноватым? Ведь он ушел со двора, не спросившись. Пожалуй, она должна показать ему, что он поступил дурно. Ведь рядом с ним нет строгого отца, и она обязана сдерживаться и не баловать мальчика чрезмерно. Но как трудно его не баловать, такого славного, милого…
И все же она заговорила, стараясь, чтобы ее мягкий голос звучал укорительно:
— Может быть, это какого-то чужого мальчика я привела домой? Разве мой Андреас мог бы так поступить: уйти со двора, не спросив у меня разрешения, и после даже не попросить у меня прощения!.. Нет, это, должно быть, какой-то чужой мальчик…
Пальцы ее проворно сучили нить, она говорила будто бы сама с собой и тихонько поглядывала на маленького сына. Казалось, мальчик отдался игре и не слышал, что говорила мать. Но внезапно он подбежал к ней, потянулся, обхватил ручками за шею, нагнул к себе и заговорил быстро и возбужденно:
— Мама! Это же я! Я не могу быть другим, чужим мальчиком! Посмотри, видишь, у меня родинка там, сзади, на шее, — он быстро повернулся спиной и тотчас же снова тянулся к матери, — У тебя ведь тоже такая. Это я! Как же ты не видишь!..
Мать почувствовала себя виноватой. Он совсем еще маленький ребенок.
— Да, Андреас, конечно же это ты! Ну, прости меня. Это ты, я знаю. Я говорила просто в шутку. Не сердись на меня…
Андреас отстранился и внимательно на нее посмотрел. Личико его сделалось совсем серьезным, детское возбуждение ушло.
Он вдруг решился, и легко выговорилось все, о чем он еще совсем недавно не знал, как заговорить с матерью.
Он быстро, но не сбиваясь и не возбужденно уже, рассказал ей слова соседки, и как он тогда побежал к отцу, потому что не мог, очень тяжело было… Мальчик говорил, рассказывал, но ни о чем не спрашивал, не просил мать. Она поняла, почувствовала, как много пережил он за этот день, и ей стало больно.
— Прости меня, Андреас, прости меня, сыночек, сынонька миленький!.. Я никогда ни за кого не выйду замуж, никогда не оставлю тебя! Я любила твоего отца, а теперь только тебя одного люблю. И резчик никогда больше не придет к нам!..
Андреас задумался и молчал. Затем сказал тихо:
— Но он хороший человек…
— Но он больше не придет к нам, больше не станет тревожить тебя. И я, я не хочу, чтобы он приходил. Мне этого не хочется!..
Мальчик перевел дыхание. Мать оставила прялку, обняла его крепко, прижала к себе…
Теперь все прояснилось, и стало совсем легко и весело разговаривать.
— И знаешь, что еще я там видел?
— Не знаю, — мать ласково улыбнулась ему.
— Но если я скажу, ты мне все равно ведь не поверишь!
— А ты скажи. Вдруг и поверю.
— Нет, не поверишь. Но я все равно скажу.
И он сказал. На лице матери выразилось непритворное изумление. Но она сдержалась и даже не воскликнула, что это не может быть правдой, что просто и не может быть такого. Она боялась показать свое недоверие, мальчик мог обидеться. Но ведь это не ложь и даже чувствуется, что он это не придумал, не вообразил. Он не играет, не фантазирует, он говорит правду. Но ведь не может быть!.. Нет, это, конечно, его богатое воображение…
— Да, это очень странно, — сказала мать.
— Но ты мне веришь? — мальчик поглядел испытующе.
— Стараюсь поверить, хотя мне очень трудно. Уж очень это странно. И ты лучше не говори, не рассказывай об этом никому.
— Я и сам не хочу говорить. Подумают, что я просто выдумщик, или еще того хуже — обманщик. Никому не буду говорить, только тебе сказал.
Он сидел на постели. Мать уже снова принялась за свою работу. Они засмеялись и стали дальше мило и доверительно беседовать.
Но вот уже и ночь.
Мать оставила прялку и встала со стула.
— Будем спать, Андреас?
И ему уже хотелось лечь, вытянуться в теплой постели, но как многие маленькие дети, он не любил сам этот момент, когда пора укладываться, и потому капризно протянул:
— Не-е!.. Еще рано…
Но мать понимала, что он противится лишь для виду.
— Пора, маленький, пора ложиться…
Она велела ему пойти за ширму — справить малую нужду в ночной горшок. После умыла мальчика перед сном, умылась и сама. Вдвоем они быстро прибрали игрушки. Мать сняла с постели и аккуратно сложила на стуле покрывало, откинула шерстяное одеяло. Теперь она ушла за ширму, разделась там и надела ночную длинную сорочку из плотного светлого полотна. Мальчик стоял у печи, поближе к свече, и смотрел на мать. Она заплела свои русые светлые волосы на ночь в одну косу — до пояса. Затем она и мальчика переодела в длинную белую рубашечку, взяла его на руки и уложила на постель. Погасила свечку, сильно дунув на маленькое пламя, и сама легла рядом с сыном.
Мальчик привычно провел мохнатенькими кисточками, бахромкой одеяла, по губкам своим, потянув одеяло на лицо.
— Спи, Андреас. Покойной тебе ночи.
— А сказка? — голосок его вдруг сделался бодрым, совсем не сонный стал.
— Ах, пора спать, Андреас…
— Нет, сказка! Ты обещала, что будешь мне перед Рождеством каждый вечер одну сказку рассказывать!..
Она не могла нарушить данное сыну обещание, особенно сегодня, когда он пережил такой тяжелый, трудный день, так перемучилось его маленькое сердечко…