Наложница фараона
Шрифт:
Снаружи его в первый миг ослепили солнечная яркая жара и яркость древесной, растительной зелени. Он увидел, немного приглядевшись и привыкнув, сад перед собой. Растения, деревья были пышные и незнакомые ему. Только одни деревья Андреас знал из книг: высокие, с такими стройными стволами, с большими колышущимися на самой верхушке листьями; он знал, что это пальмы. На всех деревьях были плоды — округлые, продолговатые, большие, маленькие, по отдельности и гроздьями, и видно, что спелые, — желтые, красные, коричневые, тугие, твердые. Андреас понял, что земля здесь плодоносит легко. Он прошел немного и увидел за садом большой огород, весь в пучках низко стелющихся, больших, продолговатых и плотных зеленых листьев. Он прошел еще немного и обернулся к дому, откуда только что вышел. Дом был кирпичный, довольно большой.
Ближе к хлеву пахнуло теплом навозным и заслышалось, как животные переступают, громко дышат, сильно жуют… Он хотел было войти в хлев, но тут внезапно снова заныли слабо виски и переносица. От этого он мгновенно почувствовал тоску. Неужели теперь всегда будет эта ноющая боль? Он вдруг ощутил томительность солнечной яркой жары. Посмотрел вдруг на небо, оно было светлое, голубое. Андреас подумал, что ведь здесь еще совсем раннее утро, а днем, должно быть, станет жарче…
Андреас вернулся к дому, увидел каменную скамью и присел. Он все помнил, но воспоминания делались все более смутными. Все более смутно он помнил события своей прежней жизни. Ясно помнились только чувства и какие-то философические мысли этой его прежней жизни.
Вдруг сильно под ложечкой засосало, на мгновение схватило холодом виски, и перед глазами почернело. Сделался легкий страх потери сознания. Но тотчас же эта холодная чернота рассеялась, засосало под ложечкой. Это ему сильно захотелось есть.
Еще никогда в жизни ему не приходилось испытывать такое сильное чувство голода.
Он не знал, кто живет в этом доме. Знал только, что входить не надо, ему не велено. Кто-то не велел, кого он привык слушаться и любить. Но есть ему очень хотелось. Он встал слишком рано, совсем рано. Вдруг он понял, что обычно вставал позднее. Он всегда ведь жил здесь. В сознании закопошились какие-то неявственные, неуловимые воспоминания его о его жизни здесь. Они были в нем, эти воспоминания; он попытался уловить их резким напряжением сознания, но все равно не смог. Но они были. В сущности, у него было двойное прошлое: одно — прошлое этой его жизни здесь, и другое — прошлое его другой жизни. Эта другая его жизнь должна была быть после этой его жизни, но почему-то оказалась не после, а прежде. И все это создавало какую-то легкую спутанность в его сознании, но почти тотчас, как осознал эту спутанность, он уже к ней привык; вот так же он привык и к этому ноющему ощущению в висках и в переносице, и к этому странноватому ощущению внутренней скованности какой-то всего его существа.
Но очень хотелось есть.
Он снова пошел к хлеву.
Но вдруг передумал, будто о чем-то догадался. Он будто впервые заметил, что дом, сад и огород окружены каменной оградой. Весь участок был небольшой. Андреас увидел и ворота и подошел к ним. Он откинул задвижку и вышел, тихонько прикрыв за собой ворота.
И за воротами тотчас стало ему хорошо. Солнце уже и не казалось томительным, но милым и ласкающим. Прозрачная зелень ярко безбрежно раскрылась радостно ему навстречу. Так хорошо, так радостно стало от этого цветения и от этой всей прелести. Цветы расцветали и пчелы летели. Андреасу вдруг показалось, что лишь теперь он встал ото сна!.. Мягкая и светлая голубизна воздушная раскрылась над этой светлой зеленью лесной. Летали пчелы и цвели розы. И на ветках утренних рассветных зрели сладкие плоды. И на лугу фиалки и нарциссы расцветали, распускались весенне. И пчелы летали и приносили мед. И по земле теплой спокойной ходили, ступали копытцами козы; и с блеяньем легким горловым тянулись к низким зеленым веткам белыми шерстяными шеями и рожками, и раскрытыми ртами на длинных насмешливых бородатых лицах…
Андреас присел на корточки и сосал молоко прямо из вымени козы. Молоко было такое странное, тягучее на
Он посмотрел прямо перед собой и вдруг увидел сразу много. В своей прежней жизни, которая должна была быть после этой его теперешней жизни, но почему-то оказалась прежде, он различал всего несколько деревьев и цветов, знал их названия, но даже свойства их знал не так уж хорошо. Но теперь он увидел и вспомнил сразу много. Таких деревьев не было в его прежней жизни, но теперь было такое знание, будто он узнал их в детстве этой своей теперешней жизни, и даже будто он знал их всегда… Будто глаза у него сейчас раскрылись истинно…
Фиговая пальма, и дум-пальма, и кокосовая пальма, что зовется еще «пальмой кукушек», и сикомора, и финиковая пальма, и ююба, называемая еще зизифой, и акация, ива, тамариск, гранатовое дерево, тис, персиковое дерево…
Андреас вдруг ощутил свою душу, все свое существо, будто глубокую, плавно текущую реку, почти бесконечную, полнящуюся живыми гармоническими этими познаниями об этом мире живой жизни. Все говорило с ним, все было прекрасно и дружественно; и сознание его полнилось плещущее речью птичьего пения и речью земли с ее соками, камнями, корнями; насекомыми, невольно рыхлящими ее, и семенами и телами, изменчиво для себя растущими и живущими в ней… Нет, он в своем человеческом сознании не переводил все эти плещущие речи на свой человеческий язык, один из многих человеческих языков; он просто и легко воспринимал эти речи и понимал эти речи такими, какими они и были, не соотнося их с этим человеческим пониманием…
Андреас почувствовал, что молоко насытило его. Надо было возвращаться к дому. Он подумал, не заперты ли ворота. Он дошел до ограды и вдруг понял, что дом этот вовсе и не богатый и мало всего в этом доме, в амбаре и в хлеву. Он вошел в ворота и сразу почувствовал, что уже и те, что спали в доме, проснулись. Еще никого из них он не увидел, но почувствовал, что они уже встали и что-то делают быстро. Что-то такое, какое-то быстрое торопливое человеческое делание уже чувствовалось во дворе и в самом виде этого дома.
Андреас знал, что ему в дом входить не велено; и знал смутно, что в той прежней своей жизни, которая была до этой жизни теперешней, хотя должна была быть после; он бы обиделся на такой запрет, даже оскорбился бы. В той жизни он был горделивым. Но в этой своей жизни он совсем не обижался, и повиновался простодушно всем запретам и приказам, потому что все они, в сущности, исходили от одного человека, которого Андреас искренне и простодушно любил… В этой жизни Андреас был совсем простодушен; не знал, что значит писать и читать; и, может быть, даже был мягче, добрее вследствие этого своего простодушия… Кажется, он мало знал теперь об этом устройстве человеческой жизни, о городах и прочих человеческих сообществах и объединениях; кажется, он и людей мало видел. И свое — из прежней жизни — ювелирное искусство-ремесло он позабыл; только помнил смутно, что оно было, что он им владел и занимался; но теперь не помнил, в чем же оно заключалось; и не стремился вспомнить…
Он прошел по двору, и с каждым шагом он шел все быстрее, и его уже охватывало это дыхание утреннего торопливого делания. Он знал, что и он должен что-то делать; то, что ему велят…
Он даже искал того человека, который должен был велеть ему делать что-то. Этот человек был его любимый человек, и Андреас тотчас обрадовался и заулыбался. Вдруг такое оказалось в его сознании чувство, будто он всегда знал, что этот человек — его отец. Он узнал отца, но теперь отец был намного моложе самого себя прежнего. И, может, и Андреас был моложе? Нет, не мальчиком был, а просто моложе… На отце тоже никакой одежды не было, только белая набедренная повязка до колен, как передник. Андреас узнал это смуглое, лицо, и глаза и волосы, похожие на его волосы и глаза, и заостренный кончик носа, не такой, как у него.