Нам не страшен Хуливуд
Шрифт:
И не только китайцы, но и корейцы, тайцы, камбоджийцы, лаосцы и вьетнамцы – обитатели всей многострадальной Юго-Восточной Азии – валят сюда толпами, хотя здесь их никто и не ждет, валят потому, что в любом другом квартале этого ослепительного города их ждут еще меньше.
Белые утверждают, будто все «косоглазые» на одно лицо. Но самим «косоглазым» это вовсе не кажется.
Улицы, примыкающие к Альпино и Бродвею, кишмя кишели англосаксами и латиноамериканцами – как лос-анджелесскими, так и заезжими. Свистун протискивался сквозь толпу, представляя
В районе Спринг-стрит, строго говоря, и живут настоящие китайцы, а чужаки наведываются сюда редко. Но именно здесь, как он полагал, и надо было искать ответы на некоторые вопросы. Если, конечно, семья Лим Шу Док там по-прежнему проживает.
Многоквартирный дом находился на углу Нью-Хай и Колледж. Свистун, перейдя через дорогу, вошел в холл. Поглядел на покрытые грязными пятнами картонные таблички с именами обитателей, вставленные в прозрачные карманы почтовых ящиков. Фамилию Док он нашел среди обитателей третьего этажа. Имя съемщика или съемщицы было Мей Хай. Но оно было перечеркнуто и поверх вписано другое: Мэрион.
Открыв внутреннюю дверь, Свистун обнаружил, что лифт здесь не предусмотрен. И поплелся вверх по лестнице.
Было время ужина, и за застекленной панелью каждой двери горел свет. Из каждой квартиры доносились характерные для этого дома звуки: стук палочек, звон колокольчиков и тому подобное. В этот час доставали из печи и выставляли на стол кастрюли и миски. Не раз за спиной у Свистуна слышался шум шагов – и он, вздрогнув, оборачивался, но никого не обнаруживал. Просто само здание было наполнено неведомой жизнью и приглушенными звуками, напоминающими о массовом кормлении животных.
Свистун постучался в квартиру Док. Там сразу же замер малейший шум. После долгой паузы за стеклянной панелью появилась какая-то тень. Дверь приоткрыли, хотя и оставили ее на цепочке. Бледное лицо, черные волосы, ослепительно черный, как из гагата, глаз.
– Да? – спросила у него молодая женщина, певуче растянув один-единственный слог, а затем, резко прервавшись, словно она по оплошке заговорила с этим американцем на родном наречии.
– Меня зовут Уистлер. Я пришел по поводу Лим Шу.
– Что вам надо? – Женщина нахмурилась. Может, вы хотите повидаться с нею?
– Мне известно, что она умерла.
– Вы из полиции?
– Нет.
– Коронер?
– Нет.
– Вы с ней были знакомы?
– Нет. Но кое-что про нее мне известно. Взгляд, казалось, впивался ему в лоб, подобно снайперской пуле. Глаз и щека выскользнули из дверной щели. Женщина повернула голову – и ниспала волна черных волос. Затем глаз вновь уставился на Свистуна.
– А что вам про нее известно?
– Известно многое, причем самое разное. Мей Хай хохотнула. Не без горечи.
– Только без этих подходцев, как к обычной азиатке.
– Мей Хай? Или как вас лучше называть?
– Мэрион.
– Я уточняю, потому что мне ни в коем случае не хотелось бы вас ненароком обидеть.
– А зачем мне вообще разговаривать с вами? Моя сестра…
– Ее тело держали в полицейском морге, не так ли?
– Да.
В коротком словце ему почудилась свинцовая тяжесть.
– Его там больше нет.
– Что вы хотите сказать?
За спиной у нее тонкий пронзительный голос пропел что-то по-вьетнамски. Она ответила односложно – и прозвучал ее ответ резко и отрывисто, как собачий рык.
– Я хочу сказать, что ее тело забрали.
– Но что это значит? И потом, вы сказали, вы не из полиции.
– Я частный сыщик. А вам не хочется узнать побольше о том, что случилось с вашей сестрой?
Она прикрыла дверь, сняла ее с цепочки, затем отворила и отступила на шаг, давая ему возможность зайти.
С порога Свистуна обдал запах овощей, приготовленных с пряностями. В коротком холле было очень душно.
Она провела его в помещение, представляющее собой комбинацию кухни со столовой.
– В доме полно народу. Если кто-нибудь спросит, я скажу, что вы мой товарищ по работе.
Она говорила практически без акцента. Лишь делала перед каждой фразой небольшую паузу, словно для размышления. Свистун вошел на кухню. Человек двенадцать самого разного возраста – причем, как минимум, четверо были глубокими стариками, а самое меньшее трое – маленькими детьми – сидели вокруг стола, накрытого к ужину. Перед каждым стояла пиала, лежала ложка и вилка; легкий пар поднимался от больших общих кастрюль. Все сидящие за столом посмотрели на Свистуна без особого интереса, за исключением одной старухи, которая сразу же насторожилась.
Мэрион, обратившись именно к ней, заговорила по-вьетнамски. Старуха ответила – и Свистун понял, что именно ее голос он и слышал, еще когда стоял за дверьми.
Все заулыбались, потому что улыбалась Мэрион. Все закивали головами после того, как она кивнула.
Кроме старухи. В глазах у нее читалось всеведение. Она не поверила тому, что Свистун товарищ по работе. У нее было материнское чутье на несчастья.
– Поговорим в моей комнате, – сказал Мэрион.
Свистун проследовал за ней в собственно столовую, которая здесь была превращена в спальню. У стены стояла большая кровать красного дерева. Здесь же находились два шкафа и детская кроватка. Постельное белье было аккуратно сложено в стопку. И все же в комнате ощущался запашок.
В гостиной было большое арчатое окно, заклеенное бумагой. Уличный фонарь светил сквозь нее желтым светом. Значит, здесь тоже спали. В задней стене была дверь в кладовую.
Мэрион провела его в свою комнату. В углу стояло кресло-кровать под пестрой накидкой. У стены лежали большие разноцветные подушки. Маленький письменный стол белого цвета и точно такой же стул у окна с хлопчатобумажной занавеской. Маленький круглый коврик на полу. Картонный шкаф – в другом углу; здесь она хранила свои наряды.