Нам нравится наша музыка
Шрифт:
– Моя мама говорила, что женщина должна приподнимать мужчину над самим собой. Я приподнимаю? – спрашивала Анна. Но здесь читалось еще и: «а твоя жена приподнимает тебя над самим собой?»
Павел никогда не задумывался об этом. Наверное, он приподнимал Любу, способствовал ее личностному росту, образованию, показывая какие-то статьи, видеоролики, объясняющие научную суть жизни; хотя и она взамен подсовывала ему альбомы с репродукциями картин, которые покупала за большие деньги (его снисходительно умиляло это), и которые он, глянув из вежливости, старался поскорее сплавить с рук, как что-то совершенно ни к чему не пригодное.
Анна
Его только и утешало, что, оказывается, все это как будто не ухудшает климат в семье. Жене нравилось, что он стал бодрым и заводным, и часто смеется, и принимается ловить и щекотать ее.
Люба была смешливой и любила опекать людей, обливать их заботой – так солнце ласково купает в свете планеты. Под каток ее любви последовательно угодили Анна, инструкторша по хастлу, одна девушка из их двора с несчастными глазами спаниеля и Леша Снеговик, после занятий провожающий их до остановки. Он шагал рядом, постоянно что-то рассказывая взахлеб, заикаясь, жестикулируя и стремясь в разные стороны, будто его вечно преследовал ужас остановки, молчания, неподвижности.
– Паша-Паша! – пищал он фальцетом, расширяя глаза, удваивая имя того, к кому обращался. – Люба-Люба! Я видел вчера п-прекрасный фильм! Про бои бультерьеров! П-посмотрите! Не п-пожалеете!
Снеговик жаждал общения, и они с Любой легко поладили друг с другом. Она брала его под руку, заставляя замедлить привычный ритм движения его комковатых ножек. Это служило топливом для вечерних подшучиваний Павла.
– Я его обожаю, – отвечала Люба. – Да кто его не любит? Он же безобидный. Скорее бы у него появилась девушка.
– Да, обидеть Снеговика – все равно, что пнуть снеговика, – соглашался Павел. – Глупо. Да он и не поймет.
В свои тридцать Леша жил с родителями, и можно было представить, что дома в клетке у него живет хомячок, а на полках расставлены солдатики, с которых Леша бережно стирает пыль. Лицо у него было толстое, простое, с грубыми чертами, словно символически нарисованное в детском альбоме: две точки, две черточки, кучеряшки-запятушки и овальные уши.
Когда у него на танцах появилась постоянная партнерша Инна, тоже беззлобная и чем-то неуловимо смешная, все были довольны и смотрели на Снеговика со значением. И танцевала она совсем не плохо.
Они уже полгода ходили на хастл и со снисходительностью старожилов оценивали новичков. За это время пришли и прошли отсев снегом, дождем и градом несколько пар и одиночек.
Вот маленькая пышка с фигурой послеживающей за собой разведенки, воспитательницы детсада. Вот кнопка с косичками – милая, неприметная и хорошая – танцует с дылдой на две головы выше, с острым как носок туфли подбородком. Миниатюрный мужик в годах с платиновыми волосами и кошачьей чувственностью движений – либо ловелас, либо педик; разговорчивый беззубый люмпен, добродушный и забавный как большая дворняга, прыгающая за колбасной шкуркой…
– Вон те хороши, да? – Люба кивнула, делая «от партнера – к партнеру». – На голову лучше всех.
У окна танцевала семейная
– Даже лучше Игаши и Анечки? – спросил он с улыбкой.
– Пашечка, не делай, пожалуйста, такое лицо, когда говоришь «Анечка»! Может, она недостаточно глубокая для тебя, но она хороший человек.
Слабость Любы к Анне вызывала у Павла иронию. «Может, вам уже жить вместе?» – спрашивал он. «Может. Женщина женщину всегда поймет и не будет морозить, как ты», – не терялась жена. Анна нравилась ей гармонией, тем внутренним светом, которым лучились ее глаза; Люба хотела бы еще больше сблизиться с подругой, но Анна держала вежливую улыбчивую дистанцию, окончательно влюбляя в себя. Павел делал вид, что ревнует, и этим обосновывал внешнюю легкую неприязнь к Анне, что, в свою очередь, маскировало его истинные чувства к ней и отводило подозрения от них обоих.
– Что она недалекая – вообще ни при чем, – сказал он, пропуская Любу под рукой. – Каждому свое. Это нормально. Просто я не верю, что она искренне такая, эта Аня. Говоришь – «простая». Ты видела, как она разговаривает с незнакомыми? Вот это вот: «Что?» – Он холодно приподнял брови. Он умел смешно показать, подловить.
– Есть маленько. – Люба улыбнулась. – Игорь говорит: «Ой, ой, Рюрики пошли!» Смешно так… Он вообще не такой поверхностный. Он просто веселый.
– И красивый, что важно. Ей важно.
– Всем важно.
– Ей – особенно. Чтобы передать ее красоту дворянским детям. Чтоб не испортить породу.
– Мне бы такую красоту, и я бы думала об этом.
Разворот, наконец-то освоенный. «Лодочка». Верхняя смена рук.
– Ой, не знаю. Скрытная она какая-то и непростая, – сказал Павел, помолчав. – Тебе только кажется, что ты ее знаешь. И что у них все так хорошо. Может, она вообще Аня Каренина.
Люба повернулась, будто вот сейчас готовилась увидеть на Анне вуалетку.
– Ну нет, они явно любят друг друга.
– А я только что слышал, как Игорь сказал «твои фигушки». И она ему залепила по щеке.
– Это не значит же, что он ее не любит! Так посмотреть, так и ты меня не любишь.
– Не знаю. По-моему, это все просто видимость, что там все так здорово, – сказал он упрямо. – Это как Леша, который всем рассказывает про свое сердце, а сам такой румяный и подвижный, что я не верю.
– Дурак. Зачем так шутить? У него реально порок сердца.
– Да нет, Люб… Он просто толстяк, который привык так получать любовь. «Я классный, а еще я могу умереть». Понаблюдай. Понаблюдай!
Какое-то время она смотрела, как беззаботно кружится и жизнерадостно хохочет Снеговик, перемещаясь от одной девушки к другой.
– Ну, может… не знаю. Но зато он добрый. И если он врет, потому что боится одиночества – это уважительная причина.
– А может, пусть бы он был добрый, но не врал?
– Не знаю, как лучше. – Люба вздохнула. – Тебе легко других судить. Ты такой бесстрастный… непогрешимый… Все тебе плохие.
Чего не было, так это бесстрастия. Отношения с Анной вызвали к жизни все дремлющие в нем глубинные эмоции, взорвали его упорядоченный мир, поцарапали, как линзу, холодный с рациональным прищуром взгляд. Он видел уже в другом диапазоне, выхватывал мельчайшие детали, связанные с Анной, и не замечал многого, не имеющего отношения к ней.