Нам здесь не место
Шрифт:
Кажется, что голова вот-вот взорвется от этого крика — вопля, воя, рева. Он такой долгий, такой всепоглощающий, что непонятно, как мне вообще удается его издавать. Крик взлетает до самого неба, и я знаю, что он рос во мне с того самого дня, когда я появилась на свет.
Его слышу не только я. Проезжающая по шоссе машина замедляется. Тормозные огни вспыхивают красным. Разом открываются передние двери, водительская и пассажирская. Оттуда появляются две женщины, они окликают меня и спешат в мою сторону, а я чувствую, как подгибаются колени. Я цветок, проросший
В салоне я прислоняюсь головой к стеклу, а женщины все время о чем-то говорят, поминая всемогущего Бога — Diosito Santo. Я едва могу открыть глаза, но прекрасно различаю запахи. Сейчас в воздухе пахнет гарью.
Человек, которым я была, умирает.
Но в сердце моем живет надежда, что я стану кем-нибудь еще.
Пульга
Вначале мне кажется, что у меня галлюцинации, но я моргаю, а он никуда не девается. Я моргаю снова — и результат тот же. Он сидит в углу и смотрит перед собой остекленевшим взглядом. Вид у него испуганный. Я осторожно подхожу к нему.
— Нене? — шепчу я. Четырехлетний Нене, с которым я встретился в приюте перед переходом границы. Нене, которого мать несла через пустыню. Хотя, может, это и не он вовсе. Может, это другой четырехлетний мальчишка, который просто напомнил мне его.
Малыш смотрит на меня, и, когда я уже почти решил, что обознался, он говорит:
— Я тебя знаю.
Я киваю.
Его глаза наполняются слезами.
— Тут больше никого знакомых нет. Они забрали меня у мамы, — говорит он тонким голоском. Он очень старается не плакать, но слезы все равно начинают течь по щекам. Нене опускает голову и принимается всхлипывать.
— Эй! — окликает меня кто-то. — Уйми пацана, пусть не ревет.
Я оглядываюсь и вижу человека в форме, но он уже отвлекся, занявшись другим малышом, который начинает кричать и в ярости колотить по полу ногами. Ребенок встает и снова бросается на пол.
Охранник хватает мальчишку, отчего тот орет еще громче. Тогда мужчина грубо тащит его за руку к дверям, но даже с той стороны крики ребенка звучат все громче и резче.
Нене подавляет рыдания, хотя слезы не перестают катиться у него по щекам.
— Я хочу к маме, — шепчет он. Изо рта у него пахнет кислятиной, личико грязное. На нем до сих пор та же одежда, что была и в пустыне, но теперь она испачкана еще сильнее. Он смахивает слезинки и размазывает грязь по лицу. — Ты знаешь, где она?
Я качаю головой, сажусь рядом и слушаю, как он плачет по отцу с матерью. Я бы и рад был от него отойти, но не могу.
Мы вместе с мамой сидели в клетке, говорит он мне. — Меня спросили, может, я хочу печенья, я сказал «да», и меня забрали, и не дали никакой еды, и к маме обратно не отвели. — Слезы катятся быстрее, ему все труднее выговаривать слова. — А привели сюда. Это я виноват.
Я понимаю, что должен пересесть от него, но у меня не получается.
—
Он трясет головой.
— Папа… папа уснул в пустыне. Ему пришлось там остаться, — срывающимся голосом сообщает он мне. — Мама сказала, он отдохнет и встретится с нами в Соединенных Штатах, но… кажется, это неправда. — Нене ниже опускает голову и плачет еще сильнее; его тельце содрогается от рыданий, которые он пытается подавить.
Я смотрю на него и жалею, что не могу отделить его сердце от всего остального тела, чтобы он больше ничего не чувствовал.
«Мы такие маленькие, Пульгадоносится до меня из прошлой жизни голос Крошки. Я вспоминаю ее. И ее младенца. И Чико. Я думаю о том, как она была права: мы такие маленькие!
Мы — песчинки, которые ничего не значат для этого мира. Наши жизни, наши мечты, наши семьи для него ничто. Также как наши сердца, наши души и наши тела. Он хочет лишь одного — раздавить нас.
Он раздавил Чико.
Раздавил Крошку.
Он пытается раздавить Нене.
И меня он тоже раздавит.
Я подтягиваю ноги к груди, обхватываю их руками. Придвигаюсь ближе к Нене, а он придвигается ко мне. Так мы и сидим вместе. Маленькие. Сидим и надеемся, что охрана про нас забудет. Надеемся стать достаточно маленькими, чтобы исчезнуть.
— Постарайся просто не думать об этом, — шепчу я Нене. — Постарайся стереть все из памяти.
Он кивает и закрывает глаза. На его лице написано страдание, словно он пытается избавиться от всех картин, что стоят у него перед глазами. Но по его щекам по-прежнему текут слезы, и я понимаю, что он не справляется.
Ночью мне снится Чико.
Я тянусь к нему, и на этот раз у меня получается схватить его за руку. Я изо всех сил ташу его к себе. Но его рука отделяется от тела, как протез, который почти ничего не весит, и остается у меня в кулаке, а сам Чико валится на землю. Я слышу, как он кричит, и держу эту РУКУ.
Его крики будят меня. Но на самом деле это я сам кричу. Ночь наполняется плачем малышей. Они зовут родителей, сестер и братьев, теть и дядей, бабушек и дедушек.
Они плачут потому, что у них болят животы.
Нене зовет маму и папу.
Я сжимаю его руку, говорю, что все будет хорошо. От его рыданий внутри все холодеет.
Когда Нене снова засыпает, я бью себя в грудь. Сильно. Потом еще сильнее. Надеясь окончательно уничтожить все, что еще осталось под ребрами.
Крошка
Я вижу лицо Пульги. И Чико. Вижу лица людей с Ля Бестии, которые не должна была бы видеть, но они тут, в моих снах, в моих ночных кошмарах. Они все еще маячат передо мной во тьме, когда я открываю глаза. Но потом в поле моего зрения появляется и исчезает лицо незнакомой женщины. Память подсказывает, что это Марта, которая спасла мне жизнь. Я чисто вымыта, но лишь смутно помню воду. Я одета, но не знаю во что. Я сыта, но не помню, чтобы ела.