Нам здесь жить (фрагмент)
Шрифт:
– - Жизнь мою через хребет, до чего же жор ушлый пошел!– - в сердцах выругался кентавр.– - Нет чтоб по дамбе в объезд, как все -- напрямую через Хренову гать поперли! Кто ж мог знать... больно догадостные попались, твари пятнистые!
Последние слова я скорее угадал, чем расслышал, потому что Фол вновь включил "третью космическую", и мы в один миг пересекли остаток пустыря, ловко лавируя по дороге между кучами копившегося здесь годами мусора.
Юркни мы в проулок чуть раньше -- и архарам нас бы вовек не найти в путанице хаотически нагроможденных районов. Но их машины вылетели на пустырь как
Машин было по-прежнему две; конечно, в здешних трущобах им чаще всего придется ехать гуськом, но кто мешает одной из машин свернуть в соседний узенький переулочек и обойти нас, чтобы после перерезать путь? Тут не проспект: станет "жук" поперек того, что в Дальней Срани гордо именуется "улицей" -- и на кривой не объедешь!
Оглянувшись, я увидел, что за нами катит только первая машина.
Так и есть, накаркал!
Позади прогрохотал выстрел, потом еще один; пуля прошла совсем рядом, обдав щеку жарким ветром. В центре они стрелять остерегались, а здесь...
Режем поворот наискось, как нож масло. Мимо проносится жестяная хибара, явно бывший гараж, на пороге которой стоит мрачного вида старикан со странным предметом в руках. Я узнаю аборигена, память услужливо подсовывает мне факты наших с Фолом ночных похождений в здешних злачных местах, и я вспоминаю, что старому хмырю в легендах Срани отводится значительная роль. Это известный мизантроп по кличке Дед Банзай, коего, по недостоверным слухам, побаиваются не только служивые, но даже Первач-псы! Впрочем, слухи слухами, а в руках у антикварного Деда Банзая (я не верю своим глазам!) -длиннющее ружьище умопомрачительного калибра! Из такого только по слонам стрелять... или по танкам!
Наверняка творение шаловливых ручек Банзая.
Старик передергивает какую-то полуметровую рукоятку, досылая в ствол снаряд, ракету или чем там эта штука стреляет, и вскидывает свою дуру к плечу. Как раз в эту минуту из проулка радостно вываливает "жук", и я лично убеждаюсь в том, что Дед Банзай терпеть не может служивых, а заодно любую власть. В особенности когда оная власть среди бела дня мотается возле его частной собственности и мешает предаваться послеобеденной сиесте...
От оглушительного грохота у меня закладывает уши. Радиатор "жука" превращается в фейерверк, из него летят обломки и брызги огня, еще почему-то летит серпантин и пригоршни конфетти, а Дед Банзай с лихими ругательствами снова дергает ручку перезарядки.
Теперь понятно, почему его побаиваются все.
Включая Первач-псов.
Архары не составили исключения. И я их прекрасно понимал. Водитель поспешно дает задний ход, машина пытается втянуться обратно в проулок -- и тут Дед Банзай производит второй залп из своего орудия, разнося вдребезги лобовое стекло и брызнувшую цветным дождем "жучиную" турель.
Увидеть дальнейшее мне не удается, потому что Фол резко сворачивает за угол -- и за нами, чудом миновав Деда Банзая, у которого заклинило рычаг, выметается первая машина.
– - А вот теперь держись!– - внятно предупреждает кентавр, резко останавливаясь, и от этого негромкого голоса у меня внутри все опускается в предчувствии чего-то страшного.
В следующее мгновение Фол с места
Мы мчимся по непроглядно-черному коридору, и еще до того, как "глюк" за нами успевает закрыться, я оглядываюсь (это начинает входить у меня в привычку), замечая, как машина архаров изо всех сил пытается затормозить, отвернуть в сторону... но удается это водителю или нет -- неизвестно.
"Глюк" захлопывается -- и мы влетаем в никуда.
VI. POLONAIST. DOUBLE
– - Где это мы, Фол?
– - На Выворотке.
– - А... а были где?
– - С Лица.
С Лица, значит...
– - А будем где?
Фол отвечает, отвечает подробно и убедительно, но эта перспектива меня абсолютно не устраивает.
– - Только не слазь с меня, придурок!– - добавляет кентавр, чуть притормаживая и настороженно осматриваясь.– - Ни при каких обстоятельствах! Сиди и не рыпайся!
Сижу.
Не рыпаюсь.
Вокруг -- город.
И никакой зимы.
Солнце легонько щекочет стеклянные толщи витрин, искры потешно хихикают, дробясь мириадами бликов в рекламных плафонах, темные пролежни свежего асфальта выпячиваются на тротуаре, кучерявые тополя небрежно роняют снежный пух, он собирается в живые шевелящиеся кучи -- брось спичку, и полыхнет воздушным, невесомым пламенем... Людей немного. Странные они, эти люди Выворотки: идут, медленно переступают, без цели, без смысла, то остановятся, то свернут в переулок, то долго топчутся на месте, оглядываясь, словно забыли что-то и никак не могут вспомнить; потом внезапно ускоряют шаг и скрываются за углом, едва не столкнувшись друг с другом.
Неподалеку от нас потасканный дядька с внешностью типичного бомжа все щупает серую стену жилого дома, тронет кончиками пальцев, и стоит, моргая бесцветными заплесневелыми глазками.
Удивляет дядьку стена.
И видно почему-то плохо. Так видно дно ручья сквозь не очень чистую воду; нет, даже не так -- вода была чистая, и вдруг невидимые руки взбаламутят ее, подымут облака ила со дна, и снова тишина, покой, только грязь неспеша оседает, открывая искаженные водяной линзой очертания камней, ракушек, суетливых рыб... а вот снова -- ил и муть.
Очень плохо видно.
Я пытаюсь протереть очки -- куда там, лучше не становится.
– - Да не вертись ты!– - бурчит Фол, огибая двухэтажный магазинчик с надписью "Бакалея", стилизованной под японский шрифт.– - Ох, и влупят мне старшины за такие хохмы... ладно, сошлюсь на дядька Йора...
Видимо, почувствовав мое состояние, он прекращает ворчать, хлопает меня ладонью по бедру, не оборачиваясь, и глухо добавляет:
– - Это Последний День, Алька... последний перед Большой Игрушечной. Если глубже брать, там по-разному, а здесь всегда так. Я думал, тебе Ерпалыч рассказывал... ты ж с ним вроде бы душа в душу...