Намбандзин
Шрифт:
Наверное, он говорил о сакэ, как иностранцы будут называть все японские алкогольные напитки. На самом деле, как мне когда-то рассказал судовой агент в Осаке за рюмкой русской водки, которую японцы предпочитают западноевропейским винам, будет их много, так сказать, на любой кошелек, разной крепости, приготовленных из разных сортов риса разной шлифовки и с разными, странными и не очень, добавками.
Хозяйка первым делом принесла мне раскладной стульчик с деревянной основой и кожаным сиденьем, второй ходкой — маленький низкий столик и только третьей керамический чайник и чашки, простенькие, без узоров и других изысков.
Пока она шустрила, я поинтересовался у иезуита:
— Давно здесь?
— Второй год, — ответил он.
— И как продвигаются дела? — продолжил я расспрос.
— Неплохо! Я бы даже сказал, что лучше, чем в Гоа! — радостно сообщил Афонсу Гомеш. — Даймё — герцог по-нашему, потому что боковая ветвь королевской семьи — Китабатакэ Харумото был крещен моим предшественником.
Когда хозяйка наполнили наши чаши зеленым чаем, я поблагодарил ее на японском языке, после чего она, улыбаясь, трижды поклонилась мне.
— Откуда знаешь их язык? — подозрительно спросил иезуит.
— Даны научили. Они наведывались сюда три года назад, — нашелся я.
— Наверное, гугенотами были, и бог покарал, — сделал вывод Афонсу Гомеш, после чего добавил очень эмоционально: — Только здесь их не хватало! Развели бы смуту, настроили местных против истинных христиан!
Во всех бедах виноваты иноверцы, иноземцы, инопланетяне… Нужное подчеркнуть.
2
Все люди предпочитают говорить. Слушать готовы только шпионы и невесты, да и то до тех пор, пока не услышат нужное. Афонсу Гомеш не был исключением, несмотря на то, что иезуит и шпион — это синонимы. Видимо, у него давно не было свободных ушей, понимающих португальский язык, потому что просвещал меня без умолку. Надо отдать должное, человеком он был наблюдательным, образованным по меркам этой эпохи и умеющим делать логические выводы.
Как он рассказал мне, что остров, на котором мы нахожимся, самый большой в архипелаге, называется, как и вся страна, Нихон (Место, где восходит солнце). Так их прозвали китайцы, проживавшие западнее, и аборигены не стали спорить, самоназвавшись нихондзинами. Королем — тэнно или субэроги (правящий хозяин) — сейчас числится пятидесятишестилетний Го-Нара. Именно числится, потому что власть его номинальна. Тэнно настолько беден, что десять лет собирал деньги на свою коронацию, в том числе продавая подданным листы бумаги со своими каллиграфическими упражнениями. Говорят, каллиграф он отменный. Я заметил, что у плохих правителей всегда хороший почерк. Про обратные варианты ничего не скажу, не хватает фактов. Злые языки утверждают, что живет Правящий хозяин в лесу в деревянной хижине, и его дети играют, вылепливая «пирожки» из грязи. Вместо него, тоже номинально и всего над несколькими провинциями, правил тринадцатый сейи-тайсёгун (карающий главнокомандующий) Асикага Ёситэру, которому в этом году стукнуло пятнадцать лет. Точнее, он исполнял советы своего родственника и канрэя (советника) Хосокавы Харумото, пока два года назад обоих не выгнал из столицы Кёто (наверное, Киото) их самый опытный и влиятельный полководец Миёси Нагаёси — воистину карающий главнокомандующий. В итоге страна развалилась на несколько регионов разной величины, которыми правили даймё (рассказчик называл их графами), иногда подлого происхождения. Каждый хотел стать главным, поэтому все дружили против всех. Хорошие воины и оружие, особенно огнестрельное, были на вес золота. Иезуиты с помощью аркебуз быстро находили общий язык с местными правителями, получая взамен неслыханные привилегии. Христианским миссионерам было разрешено не только прельщать лохов, но и строить храмы на бросовых или купленных землях и не платить налоги.
Кстати, аборигены сейчас называют европейцев намбандзинами (варварами с юга), потому что каравеллы приходили с юга и члены экипажа были по местным меркам исключительно некультурными людьми. В мои предыдущие визиты на Японские острова прозвищем залетных было презрительное сокращение от гайкокудзин (вне страны человек, иностранец) — гайдзин (вне человек), то есть животное. В то время ни в одной стране мира не было такого настороженного и презрительного отношения к понаехавшим, как в Москве и во всей Японии. В последнем случае на тебя не будут нападать, оскорблять, а просто тихо игнорировать. Если вдруг повезет и займешь сиденье в битком набитом вагоне метро, а других здесь не бывает, разве что поздно ночью, соседнее будет свободно. Я специально садился посередине ряда — и всю поездку слева и справа от меня было пусто, ехал фон-бароном, хотя пассажиры стояли рядом впритык. При этом тебе обязательно помогут, если окажешься в затруднительном положении, как вытаскивают, держа двумя пальцами за шкирку, мокрого блохастого котёнка из глубокой грязной лужи.
Афонсу Гомеш потому и находился в рыбацкой деревне, что следил за строительством новой церкви. Возводили ее быстро из бамбука, которого здесь валом, целые рощи. Когда-то для меня было большим открытием, что это не дерево, а многолетняя трава. Иногда вымахивает в высоту метров до десяти. Строительство обещали завершить к вечеру.
Во второй половине дня вернулся с уловом хозяин дома по имени Мэнэбу — сухощавый мужчина лет
По местным меркам Мэнэбу состоятельный человек, поэтому был еще и камадо (старостой), то есть отвечал перед чиновниками даймё за всех жителей деревни. За это он был освобожден от налогов. В свою очередь ему починялись старшие групп из пяти домов. Группа несла ответственность за всех своих членов, в том числе налоговую и уголовную, а деревня — за все пятидворки. Если жители примыкали к бунту, старосту казнили первым. Такое часто случалось в неурожайные годы.
Ели мы в доме, разделенном перегородками из бамбуковых рам, на которые натянута рисовая бумага, пропитанная чем-то и довольно красиво разрисованная: бамбук, тростник, журавли и еще какие-то птицы… Часть «столовой» возле входа была земляной, а дальше шел деревянный помост с прямоугольным углублением для очага, сложенного из камней. Перед помостом разувались и перемещались по нему босыми. Хозяин сидел на циновке возле дальней короткой стороны очага лицом к земляной части, а рядом хозяйка. Нас с монахом посадили на одну большую циновку возле длинной левой, если смотреть от входа, стороны. За нашими спинами поставили бумажный экран, чтобы защищал от сквозняков. Остальные члены семьи расположились напротив гостей, причем младшие во втором и третьем ряду. В трапезе принимала участие вся патриархальная семья, включая старших внуков. Каждому дали поднос с двумя деревянными чашами, пустой и наполненной хисио (соевым соусом), который отличался по вкусу от того, что ел в будущем. В первой смешивали ингредиенты, подаваемые невестками, которые поедят позже, а из второй добавляли соус по вкусу. Аборигены сели в неформальную позу и поставили подносы на колени. Мы с Афонсу Гомешем расположились, вытянув ноги и поставив подносы на циновки. Японцы ели деревянными палочками, держа чашу возле рта. Мы — ложками, наклоняясь к чаше. Первым блюдом были порезанные на маленькие кусочки и перемешанные кальмар, дайкон (белая редька), морковь и еще какая-то трава. Далее подали креветок, приготовленных в кляре, с пшенной кашей. Как похвастался иезуит, это португальцы научили аборигенов готовить морепродукты в кляре. Запивали зеленым чаем из маленьких глиняных пиал. Никаких церемоний, наливай и пей. Ни сахара, который, как сказал монах, известен здесь, ни меда к чаю не подавали. Может, не было ни того, ни другого, а может, его не принято предлагать мужчинам. В двадцать первом веке сладкое разрешалось есть только женщинам и детям обоего пола. Обозвать взрослого японца сладкоежкой — это как русского молокососом. Рис тоже не предлагали ни в каком виде. Оказывается, он слишком дорог для бедноты, используется вместо денег, в первую очередь для уплаты налогов. Основная единица измерения риса — один коку. Это сто восемьдесят литров (сто пятьдесят килограмм) белых, отшлифованных зерен. Столько в среднем уходит на питание одного самурая в год.
После еды нас поместили в маленькой комнатенке, отделенной раздвижными перегородками. Спали на татами. Внутри матов рисовая солома, а сверху слой из сухой, более плотной и прочной травы, которую называют игуса. Вместо подушки деревянный валик, обернутый, видимо, для нас дерюгой. Само собой, акустика на высоте, будто любовью занимаются рядом с тобой. После долгого воздержания слушать это всё было тоскливо. Храп иезуита был слабым помощником в борьбе с искушением.
Глава 2
3
Встали хозяева и Афонсу Гомеш рано, с курами. Я слышал их возню, но не хотел выпадать из сладкой дремы. Когда наконец-то заставил себя подняться и выйти во двор, уже подавали завтрак. Накормили нас нарезанным на кусочки, вяленым кальмаром и холодной вчерашней пшенной кашей.
После еды иезуит отправился в новую церковь, освятил ее и провел первую службу. Пришли все жители деревни, но внутри были только мужчины. Они расположились на циновках, которыми был выстелен пол. Аборигены сидели в официальной позе сейдза: спина прямая, ягодицы на пятках, ступни подошвами кверху, большие пальцы ног рядом, руки на бедрах ладонями вниз. Всех, включая Афонсу Гомеша, удивило, что и я принял такую же позу. Освоил ее, когда занимался каратэ, а потом в Китае частенько приходилось. Мне не в тягость просидеть так час-полтора. Если дольше, начинают неметь ноги, как у японцев, когда сидят на стуле. Видел в японских скоростных поездах, как мужчины, разувшись, сидели в креслах в неформальной позе агура (со скрещенными ногами), а женщины — в позе ёкодзувари (задница рядом с ногами, направленными коленями немного вбок, будто промахнулась).
Иезуит начал с молитвы на латыни, а затем очень артистично, эмоционально произнес проповедь на японском языке. Моего словарного запаса не хватило, чтобы оценить ее по достоинству. Зато остальным слушателям вставило. Лица у них были зачарованные, как у детишек, которые смотрят фантастический мультик о сверхчеловеках. Затем было причастие, во время которого пирожки из гречихи заменяли хлеб. Вино мирянам сейчас не полагается, только священнослужителям, поэтому заменять его на сакэ не пришлось, хотя, уверен, рыбаки не отказались бы.