Намеренное зло
Шрифт:
– Но у меня есть работа. Я не собираюсь переезжать ни в какую столицу, пойми.
– Ну, разумеется, собираешься. И я поеду с тобой - мне давно осточертел этот городок. Работу поменяю, опять же. Все какое-то разнообразие.
– Мама! Я уже взрослый и сам отвечаю за себя. Мне не нужны провожатые. Если я соберусь ехать, то один.
– Не спорь с матерью. Я лучше знаю. И потом - какие провожатые? Тебе тридцать лет, ты вполне самостоятельный мужчина, а я еду только за тем, чтобы... скучно здесь, все обрыдло, надоело, говорю же. Надо обстановку радикально сменить. Я бы и без тебя уехала, но раз уж так удачно совпадает...
Матвей
– Мама, начнем с того, что я не хочу никуда ехать. Мне не нужен твой Алекс, столица и все то, о чем ты...
Глаза матери стали строгими, засверкали укоризной, обидой, когда она прервала сына:
– Матвей, ты меня совсем не любишь, да? Ты совсем меня не любишь. Я это вижу.
– Мама! Нет! Я... не "не люблю" тебя!
– Сказать просто "Я тебя люблю" у Матвея не поворачивался язык.
– Ты не права! Но я не хочу никуда ехать! Я здесь живу, работаю, мне не нужен твой Алекс! Пожалуйста, не надо ему писать!
– Эмоционально взмахнув руками, Матвей задел чашку с чаем, она упала на пол и разбилась. Содержимое разлилось по ковру.
– Матвей!
– воскликнула мать.
– Не веди себя как капризный ребенок. Ты поступаешь плохо.
– Мама, я не хотел...
– Приберись тут. И марш наверх, ужинать ты сегодня больше не будешь.
"Тридцать лет, - думал Матвей по дороге в комнату.
– Мне тридцать лет исполнилось недавно, а меня отсылают в комнату, как десятилетнего. И самое ужасное - я иду. Как будто так и должно быть. Неужели этому не будет конца? Мама, ну почему все так сложно?"
Очутившись в комнате, Матвей улегся на кровать, смежил веки и выдохнул. Он расслабился впервые с тех пор, как проснулся. Хотя с некоторых пор у него стало возникать неприятное ощущение, что он и не просыпается вовсе, а наоборот, засыпает и попадает в чей-то кошмар, где есть мать, школьные будни и завышенные ожидания. А самое ужасное, что события перестали четко квалифицироваться как "приснилось/было в реальности". Ярлычки, что ли, повесить? Или записывать начать? Матвей решительно запретил себе думать об этом, потому что мысли сбивали с толку еще больше. Пошарив рукой сбоку, он выудил из-под одеяла книжку, которую вчера выкинул из окна, и за которой пришлось спускаться в сад (а заодно и ботинки принести), и открыл в первом попавшемся месте. Хммм...
"Всех благ..." было написано на чистом листе.
– И вам, - машинально ответил Матвей. Он был воспитанным мальчиком. Хотя нет, простите, не мальчиком, а мужчиной, тридцать лет и все сопутствующее. И почему ему все время казалось наоборот?
"Бери ручку и бумагу", появилась надпись ниже.
"Наверное, я все-таки уснул, только сам не заметил как, - подумал Матвей. Его мир вдруг сделал кульбит и стал другим. Волшебнее, чем волшебный. Сказочнее, чем сказочный. Очертания предметов расплылись, цвета то становились болезненно яркими, то сливались в одно безликое серое пятно, и различить обстановку стало невозможно. Матвей протер глаза, но мир отказывался возвращаться в нормальное состояние.
–
Матвей не стал удивляться - зачем? Если кто-то с ним связался, значит, так надо. И когда в его голову стала потихоньку закрадываться темнота, Матвей не возражал. Ведь сон - он на то и сон, чтобы в нем происходило невероятное.
"Иди", - сказала темнота в голове, и Матвей пошел. Сев за стол, он вооружился ручкой, листом бумаги и быстро застрочил какую-то записку. Руки почему-то тряслись, и выходило криво и косо, буквы скакали в разные стороны, разбегались, как тараканы, наползали одна на другую. Но смысл уловить было можно - по крайней мере, так показалось самому автору записки, когда он мельком оглядел написанное. Темнота в голове занимала все больше места - она противно копошилась то тут, то там, шевелила щупальцами и от этого шевеления у Матвея волосы дыбом вставали, но возражать он не смел. Если бы здесь, в этом невероятном размытом мире грез, была мама, он бы спросил, что с этим делать, но её не было, а сам он... растерялся. Не знал, как быть.
Отложив ручку, Матвей устало откинулся на спинку стула, свернул записку, протер между ладонями, и она исчезла. В следующее мгновение Матвей словно бы очнулся от сна, осознал себя сидящим за столом и ощутил, что темнота в голове никуда не пропала. И ручка, которой он записку строчил, лежала там, где он ее оставил во сне. Так значит, это был не сон?
– Кто ты?
– спросил Матвей, когда темнота удовлетворенно погладила его по голове. Его передернуло от этого ощущения, и язык сам собой вытолкнул слова.
– Я - твоя лучшая подруга. Разве ты не знал? Я помогу тебе, - сказала темнота добрым голосом.
– Вместе мы развеем твои страхи.
– Мои страхи?
– И повергнем твоего врага. Твоего истинного врага, разве не об этом ты мечтал?
– Моего врага?
– эхом отозвался Матвей.
– Моего врага?
– Александра, - пояснила темнота чуть раздраженно, и в этом легком, ненавязчивом раздражении Матвей с ужасом уловил интонации матери.
– Разве он - не твой враг?
– Мой! Не мой!
– откликнулся Матвей эхом.
– Враг! Но... как? Кто ты? Почему?
Темнота упруго развернула кольца и заняла все свободное пространство в голове, отчего по телу Матвея прокатились болезненные судороги, а к горлу подобралась тошнота. Он дернулся, хотел закричать, но темнота приказала:
– Молчи! О нас никто не должен знать!
– Но... мама?
– Нет, даже она.
– Мама догадается, - сказал Матвей жалобно.
– Она обязательно догадается. Я не смогу ей соврать.
Темнота вкрадчиво рассмеялась, отчего Матвей упал со стула, больно ударившись головой об пол:
– Я тебе подарок оставила. И чу - про нас молчок. Я запрещаю...
Темнота ушла, как не было, оставив после себя уже знакомое ощущение полнейшей физической беспомощности. Но в этот раз Матвей справился и встал на ноги до прихода матери. Он уже поднимал стул, когда дверь распахнулась:
– Что опять произошло? У меня будет сегодня хоть минутка покоя?
– Ничего. Стул упал.
– Стул упал, - скептически повторила мать.
– Почему?
– Я шел к столу и задел его. Неудачно. Мама, это случайность. Бывает. Упал и упал, подумаешь.