Наместник
Шрифт:
Я снова села на постель. У меня не было сил держаться на ногах. Стало ясно, что я окончательно заболела. Была уже половина седьмого утра. Страшная ночь закончилась. Улица постепенно оживала. В комнату заглядывало свежее утреннее солнце. Но голова моя гудела, как колокол, жуткая ломота сковывала руки и ноги, было тяжело дышать…И я вновь провалилась в болезненное забытье.
Очнулась я оттого, что мать трогала мой лоб.
— Да у тебя жар! Надо скорую вызывать!
Какая-то суета вокруг меня, что-то звякает, кто-то перешептывается, какие-то
Очнулась я в каком-то незнакомом месте и сначала ничего не могла вспомнить: как и когда я сюда попала. Так бывает иногда, когда внезапно проснувшись, не можешь понять — сон это или уже явь. Белый потолок и противно-синяя стена вскоре навели меня на мысль о больничной палате.
Пришла медсестра, чтоб поставить мне капельницу и сказала, что у меня воспаление легких, и я была без сознания два дня.
Два дня!!! Что подумал Муромский, когда я не пришла на назначенную встречу?!
Я спросила у медсестры, долго ли мне еще лежать.
— О-о, дорогая, — протянула она, уже этим повергнув меня в уныние, — у тебя температура была под 40, только сегодня к утру сбили. Так что тебе здесь еще недели две-три валяться.
— А вставать мне хотя бы можно?
— А это как доктор скажет. Я сейчас сообщу ему, что ты очнулась.
Доктор был молод и суетлив. Мне сразу бросились в глаза его несерьезная какая-то лохматость, ужасно волосатые руки и странный взгляд. И вообще, что-то в нем меня настораживало. Он уставился мне в глаза и спросил хрипловатым голосом:
— Проснулась, наконец. Как себя чувствуешь?
— Да как вам сказать, я только что узнала, что два дня моей жизни вдруг исчезли, неизвестно куда, — рассеянно ответила я, продолжая рассматривать странного доктора.
— Ничего, какие твои годы. Но я имел в виду физическое состояние, — сказал он и велел задрать мне майку, чтоб послушать легкие.
Я повертела головой, отчего что-то больно хрустнуло у меня в шее.
— Ой! Нормальное у меня состояние. Мне бы выписаться поскорей. Это просто жизненно необходимо.
— Вот этого я обещать не могу. А что касается жизненной необходимости, то для тебя она сейчас в том, чтобы находиться здесь под нашим пристальным наблюдением, — сказал доктор, простукивая мою спину, и вдруг добавил:-А за него не беспокойся. Он уже приходил справляться о твоем здоровье.
— Кто?!
— Тебе лучше знать, кто. Но вынужден огорчить тебя: у нас карантин, и посещения запрещены.
Ну вот! Обрадовал, а потом расстроил…
— Еще и карантин! Черт!
— Да.
— Что "да"?
— Ты позвала, и я откликнулся.
— Доктор, вы что — черт?
— А тебе не когда не говорили, что если постоянно будешь звать черта, он явится?
— Говорили, — сказала я ошарашено, вспомнив слова матери.
Но тут до меня дошло, что он просто шутит, и, хотя говорить мне было трудно, я все же решила ему подыграть:
— Так значит, в наших больницах врачами черти работают?
— И чем же плоха для черта эта
— Так вы людей-то лечите или калечите?
— Как получится.
— А рога у вас где, а копыта?
— Рога я прячу, а копыта носить нынче не модно.
И как может взрослый, серьезный человек нести такую околесицу? И при этом еще умудряется делать какие-то пометки в истории болезни.
— Так может быть вы опасны, и не стоит у вас лечиться?
В этот момент в палату вошли две сестрички, пожилая и помоложе, и наш шутовской разговор прервался.
— Здрасьте еще раз, Юрий Юрьевич, — кокетливо поздоровались обе.
«Доктор-черт» кивнул им головой и сказал мне, уже направляясь к двери:
— Ну, калечить тебя я так и быть не буду, а вот уколов пропишу превеликое множество.
Я провела в больнице три с половиной недели. За это время я, наверное, раз тысячу поминала нечистого, который тут же являлся ко мне и назначал еще что-нибудь изуверское. Перед выпиской я уже действительно была близка к тому, чтобы поверить в реальность "доктора-черта".
В условиях карантина я общалась с окружающим миром посредством записок, поскольку телефон был лишь в ординаторской, куда простым смертным дорожка заказана. Маман приносила фрукты, конфеты и прочую снедь, писала о домашних делах и своих вечных проблемах. Однажды она прислала мне такое послание: "Дочка, пока ты больна, огорчать тебя не буду, но ты должна знать, что дома произошли очень неприятные перемены. Когда выйдешь, узнаешь, а пока не о чем не думай и выздоравливай". Зная мать, я решила тогда, что речь идет о какой-нибудь перестановке мебели, из-за которой они часто ссорились с отцом.
От Кирилла я получила четыре послания в первую неделю. Потом наступило молчание. Запрятав свои сомнения и подозрения в самые дальние углы сердца, я объясняла себе это затишье школьными проблемами: начинались годовые контрольные и зачеты.
Муромский сообщал мне о делах в классе и в школе, об учителях и учебе, шутил, что я нарочно заболела в конце года и надеялся, что меня выпишут к прощальному вечеру. Послания его, как и раньше, были отпечатаны на компьютере, и это обстоятельство немного меня огорчало. Наверное, живой человеческий почерк согрел бы и порадовал меня больше. К тому же записки Муромского были короче, чем мне хотелось и не совсем того содержания, на которое я надеялась.
Когда же, наконец-то, настал счастливый и долгожданный день моего освобождения, я отправилась в ординаторскую. Нужно было, как водиться, вручить дорогому Юрию Юрьевичу, которого мы за глаза называли "доктором Ю-Ю", презент, бутылку какого-то дорогого вина, на которое, как всегда, не поскупился отец. Вызвав доктора в коридор, я собралась было, пробормотав какие-нибудь изъезженные фразы, вручить ему пакет и поскорей смыться из надоевшей больницы. Но он неожиданно прервал меня:
— Не надо!