Наперекор судьбе

Винченци Пенни

Но она услышала, и очень скоро.

* * *

– Ну и задачку вы мне задали. Едва вас нашел.

Его голос в телефонной трубке звучал отрывисто и бесцеремонно. Барти посмотрела на настольные часы.

– Ужасную задачку, – сказала она, улыбнувшись вопреки своему желанию. – По крайней мере, утром у вас было чем заняться.

– У меня ушло на это не только утро. Пришлось обзвонить устроителей бала и спросить, знают ли они вас. Никто о вас и не слышал. Тогда я подумал о Бруерах, но с ними я не в самых лучших отношениях. О причинах

умолчу. Незачем забивать вам голову.

– Я… я знаю эти причины, – отозвалась Барти.

– Очень сомневаюсь. Речь сейчас не об этом. Тогда я вспомнил про семейство Брэдшоу. Родителей Люси. Подумал, возможно, они что-то знают. Миссис Брэдшоу вечно пытается втянуть меня в какой-нибудь из своих комитетов. Ужасная женщина. Позвонил ей. Не скажу, чтобы она слишком обрадовалась, когда узнала, почему я звоню. Но сказала, что вы работаете в нью-йоркском отделении семейного издательства «Литтонс». Я хотел бы поговорить с вами об этом. Сегодня вечером.

– Сегодня вечером?

– Да. Приглашаю вас на обед. Я заказал столик в ресторане «Пьер» на половину восьмого. Прислать за вами машину, чтобы она забрала вас из вашего скромного жилища?

– Нет, не надо, – запротестовала Барти. – Я не смогу принять ваше приглашение на обед. Ни сегодня, ни вообще.

– Черт побери, почему нет?

– Потому что… просто не могу. Извините.

Через час ей привезли огромный букет цветов с приложенной к нему запиской. А еще через шесть часов Барти сидела за столиком напротив Лоренса и сбивчиво объясняла, что до некоторой степени считает себя одной из Литтонов. Особенно в том, что касается ее верности этой семье.

* * *

– Это не имеет значения, – отмахнулся Лоренс. – Ровным счетом никакого значения.

– Ошибаетесь, имеет. Вы ведь ненавидите Литтонов. Я же знаю, ненавидите. Во всяком случае, американских. Да и они, мягко говоря, не в большом восторге от вас.

– Это правда. Но я не понимаю, вы-то тут при чем? И при чем тут мои отношения с вами?

– Если вы действительно настолько глупы, как сейчас стараетесь казаться, объясняю: Литтоны – это моя семья.

– Кровного родства с ними у вас нет.

– Это значения не имеет. Мод – одна из лучших моих подруг. Она и Роберт отнеслись ко мне с исключительной добротой. Я работаю у Литтонов.

– Так уйдите от них.

– Что? Лоренс, я никак не могу от них уйти. И не хочу. Моя карьера и все мои профессиональные интересы связаны с Литтонами.

– Вам так важна ваша карьера?

Барти удивленно посмотрела на него:

– Это самое важное в моей жизни. Все остальное не имеет и половины такой значимости.

– Рискну предположить: вы так говорите, потому что вам не с чем сравнивать. Представьте, вы кого-то полюбили, даже вышли замуж.

– Все равно это бы ничего не изменило.

– А если бы у вас родились дети?

– И это бы ничего не изменило.

– Вы бы продолжали работать, даже имея детей? – удивился Лоренс.

– Конечно продолжала бы. Тетя… Селия Литтон, она всю жизнь работает. А у нее четверо детей. Пятеро, если считать меня.

–

Вот-вот, – удовлетворенно ухмыльнулся он. – И какие вы все несчастные были с такой мамашей.

– Нет, не были.

– Я от вас слышал, что были.

– Я говорила о себе. У меня была несколько иная жизнь, чем у родных детей Селии. А они были очень счастливы.

Она, конечно, привирала, но ему об этом знать необязательно. Сейчас это вообще не имело значения.

– Если бы у вас были дети от меня, вы бы не работали, – заявил Лоренс, устремляя на нее свои сверкающие глаза.

– Лоренс, ну и абсурдные же вещи вы говорите.

– Почему?

– Потому что я не собираюсь рожать от вас детей.

– Откуда вы знаете? – спросил он, прислоняясь к спинке стула и награждая Барти своей редкой улыбкой. – Откуда вы вообще это можете знать?

Так все и началось.

Если Барти и питала какие-то надежды, что никто из Литтонов не узнает о ее отношениях с Лоренсом, эти надежды очень быстро развеялись. Он звонил ей на работу по нескольку раз в день. В ее рабочий кабинет без конца доставляли цветы и подарки. По вечерам Лоренс подъезжал к издательству и сидел в машине, ожидая, когда Барти выйдет. Он возил ее по всем знаменитым местам Нью-Йорка, включая фешенебельные рестораны и ночные клубы. Барти побывала в «Сторк-клабе», «Эль-Морокко», «21». Очень часто в зале оказывалось немало знаменитостей, о которых Лоренс рассказывал подробно и с какой-то гордостью, словно они были его собственностью.

– Смотри, вон там сидит Софи Такер. А там – чета Астер. А это… не туда смотришь… Глория Вандербильт. Хочешь с ней познакомиться? Хорошо, тогда в другой раз… Смотри-ка, и семейство Уитни пожаловало. И даже эта мерзопакостная Эльза Максвелл.

Иногда Лоренс приглашал ее в тихие ресторанчики Верхнего Ист-Сайда с прекрасной кухней и винами. Барти там очень нравилось. После обеда они несколько раз ездили в район Гарлема, в знаменитый «Коттон-клаб», где выступали лучшие джаз-оркестры, а иногда возносились на шестьдесят пятый этаж, в элитный ресторан «Радужный зал». Лоренс водил ее в Метрополитен-опера и Карнеги-холл, на замечательные шоу в «Радио-сити», где они слушали мюзикл «Что-то происходит». Они побывали даже в Негритянском народном театре, где Орсон Уэллс ставил «Макбета».

Больше всего Барти нравилось умение Лоренса получать удовольствие и азартно развлекаться, бывая в столь разнообразных и непохожих местах. И везде он чувствовал себя вполне уверенно, будь то танцы в «Коттон-клабе» или ложа в опере. Он был в курсе всех светских сплетен – Барти изумляло, с какими деталями Лоренс их пересказывал, – и, конечно же, живо интересовался событиями в мире. У него был блестящий, изумительно быстрый ум; на все он имел свое мнение, а его суждения оказывались непредсказуемыми. При всем при том он оставался в высшей степени элитарным и где-то консервативным человеком, и Барти, выросшей в более либеральной среде, бывало нелегко отстаивать свои взгляды. Лоренс любил говорить о том, что богачи лучше служат интересам общества, нежели бедняки.