Напиши Мне Любовь
Шрифт:
– А какие же тогда, кировские? – ухмыляясь в усы, переспросил тот. Его забавляла эта кудрявая девчушка и то, с какой детской непосредственностью она, было, к нему обратилась и как тотчас же поправилась под осуждающим взглядом подруги.
– Пока никакие, – пожала плечами Клара, – но как доберемся до места и припишемся, так станем котласские.
– Ого! – удивился проводник. – Это кто ж вас в такую даль направил?
Клара важно выставила указательный палец вверх, словно подчеркивая значимость момента, и торжественно произнесла:
– Комиссия по распределению! – Девушка наслаждалась
Проводник одобрительно хмыкнул и отправился по своим делам, пообещав еще заглянуть.
– Чего это ты вдруг расщебеталась, Ларочка? – Вера пристально вглядывалась в подругу, одновременно удивляясь и радуясь той неожиданной легкости, с которой Клара, предпочитавшая обычно молчать, заговорила вдруг с незнакомцем.
Наморщив нос, словно раздумывая, Клара в ответ протянула:
– Знаешь, мне кажется это все из-за усов. Видала, какой он с ними важный, солидный. Почему-то мужчины с усами мне внушают доверие. Наверное, потому что сосед Шакирзян абы усатый был. Я тебе о нем рассказывала. Глаза синие-синие, вокруг морщинки от улыбки и пышные усы, с людьми приветливый, отзывчивый. Ко мне всегда такой добрый был, никогда не забуду! – Немного подумав, она тихо добавила: – Еще мне кажется, что, чем дальше мы от Казани, тем легче на душе, будто что-то невидимое рвется, трещит по швам и больше не держит. – С этими словами Клара отвернулась к окну и затихла.
Вера пристально вглядывалась в профиль сидящей напротив девушки. Есть в ней что-то особенное, то неуловимое качество, которое не каждый может заметить и оценить: удивительная смесь девичьей робости и глубоко скрытого темперамента, сила которого не известна пока даже самой Кларе, но уже проявляется в упрямо вздернутом подбородке и привычке всегда держать спину прямо.
Так уж вышло, что с самого первого дня знакомства и на протяжении последних лет, Вера во всем опекала свою дорогую Ларочку: была ей и лучшей подругой, и старшей сестрой, и самой верной советчицей, и наперсницей заветных девичьих грез. Вместе делили девушки комнату в общежитии, вместе учились, взрослели, мечтали. И вот теперь вместе они направляются на Север.
Вера знала, что Клара не любит говорить о своем прошлом. Редкие откровения дали понять, что детство девушки не было безоблачным, а самое безболезненное воспоминание то, как однажды ночью собрала она свои вещи и ранним утром, пока домашние спали, ушла из отчего дома. Ушла, не оглядываясь и ни о чем не сожалея, забрав с собой единственную сохранившуюся ценную вещь – отцовские часы. Мачеха все равно пропила бы, а Кларе они дороги как память о самом родном человеке.
Вот и сейчас отцовский хронометр отсчитывал секунды их новой жизни в такт постукивающим колесам уносящегося вдаль поезда.
Киров встретил хорошей погодой и бабушками в платочках, торговавшими всякой снедью. Они бойко предлагали высыпавшим из вагонов пассажирам
Вера отправилась уточнить расписание, а Клара осталась на перроне с вещами. Проходившая мимо торговка сунула девушке под нос блюдо с вареными раками, щедро посыпанными укропом. Клара испуганно уставилась на огромные клешни.
– Бери, бери, дочка, – засуетилась хозяйка. – Старик мой с утра с Вятки принес. Улов свежий, с кваском нашим кировским самое то будет.
Девушка, зажмурившись, помотала головой: раков она никогда не пробовала и, хоть была голодна, к такому подвигу оказалась не готова.
– Мне бы пирожок лучше. Нет у вас?
– За пирожками – к Ляксевне. Вон, видишь, у фонарного столба она. Ты давай сбегай, котомки твои я посторожу, заодно и передохну – устала уже ходить-то.
Ляксевна оказалась высокой дородной женщиной с зычным голосом.
– Перашки, горячие перашки, – выкрикивала она, свернутой газетой отгоняя назойливых мух от большой алюминиевой кастрюли. Торговля у Ляксевны, видимо, шла хорошо, потому что вторая кастрюля, уже пустая, стояла тут же на деревянном ящике.
– Подходи, милая, не стесняйся! Яблочковые-то, почитай, все разобрали, но с рисом с мясом остались. – Ляксевна ловко выудила румяный пирожок, обернула его промасленной бумагой и вручила Кларе. – Кусай сразу, далеко-то не уходи, попробуешь – еще захочется.
Женщина оказалась права. Жареное тесто легко хрустнуло на зубах. Порадовала ароматная начинка из мясного фарша в сочетании с перченым рисом.
– Вкусно?
Не в силах ответить, Клара удовлетворенно замычала и кивнула.
– Жуй, жуй, кареглазая, дома-то, небось, сдобой не балуют, того и гляди ветром унесет, как то перышко лебединое. Поделись, куда путь держишь.
– А туда и еду, где новый дом ждет. В Котлас.
– Ох, девонька, не мне тебе советовать, но север-то и покрепче людей ломает, отказалась бы, коли еще не поздно.
Клара как-то сразу вся подобралась, выпрямилась, в глазах мелькнуло негодование:
– А я не боюсь, дома мачеха не сломала, может, чужие люди добрее окажутся. А там меня ждут.
– Ладно, угомонись, кареглазая, ишь струной вытянулась, тронь такую – зазвенит на всю улицу. Вижу, характерная, авось, приживешься.
Невольно проникшись симпатией к этой молоденькой, но, похоже, немало уже повидавшей девчушке, Ляксевна принялась объяснять, откуда уходит состав на Котлас.
– Ты объявления-то не жди, по радио вещать – не перашками торговать, так иной раз объявят, что и не поймешь, Москва ли, Куйбышев ли. Котласский-то подали уже, напрямки до моста дойдешь, оттуда – на пятый путь, скоро и посадка начнется, – взглянув на Кларины часы, добавила женщина.
Клара взяла еще два пирожка, расплатилась и побежала к выходившей из здания вокзала Вере делиться только что полученным знанием. Вместе девушки забрали свои вещи, без труда преодолели переход по железному мосту, добрались до вагона и со вздохом облегчения устроились на своих местах. Рядом никого не было, так что подруги расположились с комфортом. По перрону деловито вышагивали путейцы, проверяя очередной состав перед отправкой в дальний путь.