Наплывы времени. История жизни
Шрифт:
И через несколько дней засел за сценарий, впервые после свадьбы начав работать между завтраком и обедом. Мастерская, где можно было сосредоточиться, находилась неподалеку. К нам в гости приехала мама, но между нею и Мэрилин пробежала черная кошка. Она раньше времени засобиралась домой, обеспокоенная и, как мне почудилось, напуганная. Оказалось, Мэрилин увидела в ней какую-то недоброжелательность — наверное, не так истолковав мамино грустное настроение, — но это было уже не важно. Она не просто рассердилась, ей почудилась угроза. Пытаясь успокоить ее, я подумал, что в чем-то она, возможно, права. Больной человек должен был суеверно избегать мамы — она хотела видеть Мэрилин только здоровой и красивой. Я не обратил на это внимания, но Мэрилин докопалась и не смогла преодолеть этот барьер. У нее было безошибочное чутье на опасность, и в случае угрозы, не имея тылов, она предпочитала сразиться открыто. Однако
Через несколько дней все вспоминалось со смехом. Мы ездили на отдаленные пляжи. Странно, она так никогда и не научилась плавать. Единственно, когда она была неуклюжа, это в воде. Неловкие попытки кончались, как правило, смехом. Крепкое тело блестело на солнце, когда она, подобно боттичеллиевской Венере, выходила из воды, и порою у нее был такой же омытый соленой морской водой взгляд.
Журнал «Лайф» пригласил Мэрилин присутствовать на торжественной церемонии по случаю повышения сотрудников в должности. Прислали вертолет, чтобы доставить ее в штаб-квартиру редакции в Нью-Йорке. Вернувшись через несколько часов, она спустилась на газон перед окном моей мастерской. Я вышел, и мы долго махали пилоту и кому-то еще, пока вертолет не набрал высоту. Она была в легком желтом платье с юбкой донизу и туфлях на высоком каблуке. В руке у нее были две розы. От макияжа лицо на солнце было неестественно бледным. Вертолет исчез, а мы все не могли взглянуть друг на друга, словно остолбенели. Разве в Америке была какая-нибудь другая женщина, за которой вот так бы гоняли из Нью-Йорка туда-обратно вертолет ради двух фотографий? Что-то ненормальное было в том, как все в ней нуждались. Она обладала поистине магической властью! Это событие, как большая железная рука, порвало плоть наших отношений. И в то же время это был ее триумф, свидетельство того, какое место она занимала в общественной жизни. Мы шли по лужайке к безмолвному дому, а она все не могла прийти в себя, нуждаясь в одиночестве и покое, чтобы из тела ушла вибрация вертолета. Известность давно стала для меня рабочим моментом, таким, каким, по существу, и является, однако в ее популярности было что-то скрытно-параноидальное, и это выражалось в бесконечных взлетах и падениях. Она была женщиной, но не могла вести семейную жизнь, играя на публике отведенную ей роль. То, что ей приходилось воспринимать себя в двух ипостасях — собственными глазами и глазами зрителей, — видимо, усиливало неизбежность нервного расстройства.
Она читала сценарий по частям, с удовольствием смеясь над репликами ковбоев, но сомневалась насчет Розалин. Мне же пришлось с головой уйти в технические вопросы, не менее важные, чем эмоции, ведь я готовил для нее подарок. Однако ей предстояло играть, и это придавало всему иной, сугубо профессиональный оттенок. В мою задачу входило наиболее полно воссоздать ее образ, тогда как за ней оставалось право отказаться от роли — я не собирался закабалять ее, заставляя поступать против воли. И все-таки ее сдержанное отношение обижало.
Заканчивая работу над первым вариантом сценария, я подумал, что хорошо было бы пригласить для постановки Джона Хьюстона. Он когда-то первым заметил Мэрилин на съемках «Асфальтовых джунглей», и она помнила его суровую доброту. Работа с Хьюстоном была одним из ее немногих голливудских воспоминаний, окрашенных в теплые тона. Это вселяло надежду, что съемки могут быть в радость, как моя работа в театре. И тогда Мэрилин не будут мучить приступы параноидального психоза, постоянно сопровождавшие, как я понял, ее работу в кино. Отпечатав сценарий, я тут же отправил его в Ирландию. Мы ждали ответа, все отчетливее понимая, что без Хьюстона Мэрилин не сыграть. Когда она сказала об этом вслух, я усомнился, сможет ли она сыграть эту роль вообще…
Я связал с нею жизнь и все ждал, когда она поймет это. Другого выхода у нас не было. Беда заключалась в том, что она не знала постоянства в человеческих отношениях, и, пока мы были мужем и женой, в ней надо было постоянно взращивать это чувство. Она интуитивно ощущала, что, если бы это не были «Неприкаянные», я бы никогда не сел за киносценарий, больше года посвятив тому, чтобы способствовать ее становлению как серьезной актрисы, но в то же время в быту бывал с нею замкнут и невесел. Она обижалась, а я просто очень устал и временами не успевал следить за сменой ее настроения. От той трещины, которую дало в Англии ее идеализированное отношение ко мне, казалось, не осталось и следа, но если единственное, что оставалось, было мириться с действительностью, то, значит, за ненадобностью стоило отказаться от идеала вообще. Это давалось ей нелегко, ибо, как ни странно, именно в обожествлении она черпала свои силы. Надежды таяли: в конечном итоге большинство браков —
Истоки уходят в глубь веков — старые корни питают причудливые соцветия. Я с радостью взял на себя роль избавителя, которую она давно примеряла ко всем, однако не справился. Точно так же она вошла в мою жизнь олицетворением всепрощающей чувственной любви, в преддверии которой я жил совершенно самоотреченно. В щели между сном и явью свершали вечную работу черви вины, той самой вины, которую каждый из нас переживал как собственную глупость и наивность. А может быть, хуже — как ответственность за несбывшиеся надежды другого. Но я верил, что нас может спасти бескорыстная преданность делу, и старался что-то предпринять. Я никогда не воспринимал киносценарии как серьезный труд и без конца отвергал различные предложения. Это говорило о том, что моя жертва была нешуточной, но любая преданность требует жертв. «Неприкаянным» нужен был крепкий корабль, ибо с самого начала они были перегружены надеждами. Другого выхода я не знал, поскольку Мэрилин была необходима мне так же, как и душевное равновесие. Она все еще затмевала для меня солнце.
Хьюстон ответил из Ирландии согласием. Надо было подбирать состав, а мне захотелось еще раз пройтись по тексту. Мы договорились с Хьюстоном встретиться через несколько месяцев, к тому же у Мэрилин оставался долг — два фильма для «XX век Фокс». Студия требовала сняться хотя бы в одном, прежде чем начнет самостоятельную работу в «Неприкаянных». Меня устраивала отсрочка. Потом подвернулся еще один фильм, теперь уже не на «XX век Фокс»: Билли Уалдер снимал «Некоторые любят погорячее» и пригласил Мэрилин на заглавную роль. Я не спешил, так как хотел подобрать первоклассных исполнителей, что оказалось не просто. К тому же ничто не мешало начать писать новую пьесу.
Хьюстон брал на себя постановку фильма, тогда как продюсером должен был стать человек, который сумел бы завоевать безоговорочное доверие Мэрилин. Фрэнка Тейлора я знал еще с довоенных времен, когда он работал в издательстве с Мэри. Потом он ушел к Рейналу и Хичкоку, быстро обеспечив новой фирме сотрудничество с первоклассными авторами, и был редактором моей книги «Ситуация нормальная» об армейской жизни по материалам сценария для фильма об Эрни Пайле и моего романа «Фокус». Я знал, что последние два года он подвизается продюсером на «XX век Фокс», но его одолевали несбыточные планы — то он хотел поставить фильм о Гогене по сценарию Джеймса Эйджи, то «Ночь нежна» по Фицджеральду. Мрачноватый, умный человек огромного роста, Тейлор представлял собой необыкновенную смесь агрессивного антрепренера и aficionado от литературы. Мое предложение, конечно, вызвало у него бурный восторг, и, придя к нам в гости, он быстро развеял хроническую неуверенность Мэрилин, каждый раз возникавшую при знакомстве с новым человеком. Я полностью доверял ему, и она вскоре прониклась тем же чувством.
Коварный орел Лью Вассерман, глава Эм-си-эй, поддержал мою идею относительно первоклассных актеров и предложил Кларка Гейбла, Монтгомери Клифта, Эли Уоллока и Тельму Риттер. Здороваясь, Вассерман держал руку строго горизонтально, ладонью к плоскому животу, он отлично справлялся с обязанностями агента и с рвением бросился мне помогать.
Первая трудность возникла с Гейблом, который, несмотря на интерес, не понял сценария. Столкнувшись с ним в Голливуде нос к носу несколько месяцев спустя, я понял, что никто так не сыграет Гея Лэнгленда — он был рожден для этой роли. Однако Гейбл никак не мог понять, о чем фильм, хотя несколько раз перечитывал сценарий.
«Похоже, вестерн, но что-то не так, а?» — У него был высокий голос, он говорил в нос. В вопросе чувствовалась профессиональная заинтересованность. Некая загадочность придавала его легендарно самоуверенному лицу обаятельную беззаботность.
Я никогда не умел толково рассказывать о своих произведениях, особенно актерам, которым нужны простые ответы, а я, работая, парю в облаках. Причем, если начать мудрствовать, можно обречь фильм на кассовый неуспех. «Это вестерн на восточный манер», — неуверенно произнес я. Он усмехнулся, не скрывая любопытства, что приободрило меня. «Разговор о том, что жизнь бессмысленна, а еще, может, о том, что мы есть то, что мы есть». Надо признаться, я никогда не раскладывал эту историю по полочкам, но его заинтересованный взгляд подстегнул меня. «Западный человек в западном мире всегда жил в системе сбалансированных моральных ценностей, где у зла был свой опознавательный знак — черная шляпа. И в конце концов зло обязательно должно было быть побеждено. В моем фильме тот же самый мир, но он перенесен из девятнадцатого века в современность, когда у хороших парней тоже возникают проблемы. Если вы хотите, чтобы я об этом говорил долго, мы заберемся в такие дебри, что я сам не смогу разобраться, о чем написал».