Наполеон
Шрифт:
Насмешки этой жалкой старой гадины задели его до глубины души. Из каких слухов она черпала эту мерзость? В армии не место сплетням. Старуха продолжала бесноваться. Он сурово приказал двум офицерам из эскорта остаться и проследить, чтобы всё похищенное было возвращено женщинам, а потом препроводить эту мегеру в город и передать в руки военной полиции. Ещё двум офицерам он приказал отправить арестованных мародёров в штаб.
Сердито, почти гневно главнокомандующий обратился к этим трём оборванным, обозлённым негодяям:
— Вы не солдаты! Вы разбойники! Разве вы не слышали моих приказов? Сколько ещё уроков я должен вам дать? Мои распоряжения надо выполнять! Завтра вы будете расстреляны
Все трое были пьяны и глупы, но один из них оказался ещё и наглецом.
— Что ты болтаешь, Малыш! И это республиканец? Стало быть, в этой армии красть дозволено только офицерам? Они могут тащить целыми фургонами, а бедный солдат не имеет права заработать на стакан вина? Ба! — Он сплюнул. — Прощай, равенство! Это я говорю тебе, дерьмо!
Бонапарт поехал своей дорогой. Эта скотина сказала правду. Офицеры грабили без стыда и совести, а высшее начальство вывозило награбленное целыми обозами. Ничто не могло изменить положение. Они плевали на самые суровые приказы и снова шли на разбой. Полицейских подразделений, которые он создал, явно не хватало, да и были они ничем не лучше других. Вся таившаяся в людях мерзость прорвалась наружу и вылилась в разнузданный грабёж. Можно ли было ценой таких преступлений, дававших выход самым отвратительным страстям, добиться славы, к которой он стремился? Но если посмотреть на всё это с другой стороны, то он не нёс ответственности за людей, которые оказались в его распоряжении. Нужно пользоваться тем, что есть.
Настал следующий день, шестое флореаля. Снова шёл дождь. Закутавшись в плащ, Бонапарт ехал по длинной, широкой, мощённой булыжником улице Кераско, заканчивавшейся высокой триумфальной аркой семнадцатого века.
Сильная крепость, окружённая стеной с палисадом, сдалась без боя. После нескольких пушечных выстрелов небольшой гарнизон Колли поспешил очистить Кераско, даже не дожидаясь, пока заклепают пушки. Дивизия Массена вошла сюда по приглашению насмерть перепуганного магистрата в одиннадцать часов утра. Теперь его солдаты разбили привал на берегах реки Стура, прямо у городского моста.
С тонкой проницательностью Бонапарт взвешивал преимущества своего положения. У него не было желания начинать осаду Турина. Войска и так стояли достаточно близко от столицы Пьемонта, чтобы напугать до судорог королевский двор. Усиливая моральное давление, он послал Ожеро в сопровождении двух видных пьемонтских революционеров занять находившийся далеко справа город Альбу. Мятежники докладывали, что охваченный революционным брожением город с радостным нетерпением ждал поддержки французов, чтобы создать свободную республику по французскому образцу. Кроме того, захват Альбы был первым стратегическим шагом к следующему акту кампании против Болье, который должен был начаться после капитуляции Пьемонта. Он по-прежнему стойко препятствовал любой попытке австрийцев прийти на помощь союзникам и семь раз отмерял перед тем, как один раз отрезать.
Довольный собой, он ехал по улице, битком забитой людьми. Собравшимся не терпелось увидеть молодого завоевателя, которому приписывалась нечеловеческая сила и который, как уверяли многие благочестивые, религиозные люди, являлся воплощением самого Сатаны.
Пара смельчаков размахивала шляпами и кричала:
— Да здравствует Освободитель! Да здравствует Революция!
Однако большинство жителей наблюдало за ним молча и прижимало к себе детей. Бонапарт не обращал на них внимания. Едва ли эти люди вообще существовали для него. Ум его был занят другим.
Теперь, когда открылась более
Завтра, когда король и его министры услышат о событиях в Альбе, они уступят ему. Но теперь он потребует не две крепости, а три: Кони, Тортону и Алессандрию. А вдобавок — свободного доступа к переправе через По в Валенце. Это введёт австрийцев в заблуждение относительно его настоящих планов, о которых он ещё никому не говорил.
Он спрыгнул с лошади возле большого дома на главной улице. Трёхцветный флаг, развевавшийся над домом, и группа собравшихся у входа адъютантов указывали на то, что Бертье расположил здесь свой штаб. Это был не дом, а настоящий дворец — палаццо Сальматориса [35] , построенное в форме каре. Внутренние покои выглядели великолепно. Стены были покрыты богатыми лепными украшениями и множеством панно, имитировавших фрески.
35
Сальматорис — в 1796 г. дворецкий сардинского короля, впоследствии префект (мажордом) дворца Наполеона.
Наверху, на бельэтаже, в расписанной подобным же образом комнате уже сидел за работой Бертье. Неутомимый Бертье!
Два дня спустя, в половине одиннадцатого вечера, когда он уже лежал в постели, из Турина прибыли представители короля. Бертье разбудил его и сообщил это приятное известие. Начальник штаба был по-детски взволнован. Бонапарт решил не торопиться. Пусть немного подождут. Вреда это не причинит. Послы не должны догадаться, с каким нетерпением он дожидался их приезда.
Он медленно и тщательно одевался, беседуя с Бертье и выспрашивая, что за люди эти послы. Оказалось, что их всего двое, но они наделены всеми полномочиями. Старший — типичный пожилой военный, как выразился Бертье, довольно глупый и закореневший в предрассудках «старорежимный» генерал-лейтенант барон Саллье де Латур. Другой, красивый мужчина лет сорока, гораздо более умный и сообразительный, был полковником маркизом Коста де Борегаром, начальником штаба пьемонтской армии.
Узнав должность последнего, Бонапарт одобрительно кивнул. Штаб Колли работал превосходно, особенно во время отступления. Всё говорило о том, что возглавлявший его офицер обладал ясным умом. Да что за разница, кто они такие! Они не смогут добиться изменения требований, которые Бонапарт уже во второй раз выдвинул сегодня в два часа ночи в ответ на запрос, доставленный гонцом короля. Его решение оставалось твёрдым.