Наполеон
Шрифт:
Бонапарт увидел достаточно. Он отвернулся от балюстрады. Сам не сознавая того, он пришёл к решению, как будто это сделал за него его гений. Теперь он мог ответить на вопрос Саличетти.
— Я попытаюсь. Почему бы и нет? Солдаты испытывают упоение от победы. Они готовы на что угодно. И если они сумеют сделать это, то станут неодолимы. Австрийцы больше никогда не устоят перед нами. Вся Ломбардия поразится этому подвигу и капитулирует! Но нужно подготовиться к атаке. Пошли! — Пока они спускались по ступенькам, Бонапарт продолжал думать о главном. — Бертье, пошлите Ожеро приказ ускорить марш на Лоди. Прикажите Жуберу поторопиться: его передовая бригада должна быть на подступах к городу. Направьте приказ Бомону взять кавалерию, найти на севере, выше по течению, брод и ударить на врага с фланга!
Они вышли
— А вот и ты, Сюньи! Тащи сюда все пушки, какие сможешь! Ставь их справа и слева от моста! Торопись! — Он повернулся к остальным, — Давайте поднимемся на стены и оценим позиции врага с этой высоты.
Чуть левее ворот стояла круглая башня с лестницей, которая вела на крепостной вал. Сопровождаемый Бертье, несколькими офицерами и Саличетти, он поднялся по винтовой лестнице, дрожавшей от грохота стоявших совсем рядом пушек. С крепостного вала открывалась прекрасная панорама. Справа от них тянулся узкий деревянный мост на скреплённых между собой опорах, между которыми оставалось очень неширокое пространство для прохода судов. Сейчас на мосту не было ни души. На дальнем конце в безоблачное голубое майское небо вздымался белый дым австрийских батарей. Теперь они снова вели беглый огонь. Глядя в подзорные трубы, Бонапарт с Бертье пересчитали изрыгавшие картечь пушки: их было не то четырнадцать, не то пятнадцать. Шесть орудий простреливали мост; восемь или девять, разместившиеся поодаль, могли вести перекрёстный огонь. Рядом с домами всё ещё стояла колонна австрийской пехоты. Отсюда не было видно других австрийских отрядов, скрывавшихся за складкой местности. Вдоль берега расположились непрерывно палившие австрийские стрелки.
На французской стороне существенно прибавилось артиллерии. Справа и слева от моста стояло больше дюжины пушек, которые вели огонь по врагу. Другие ещё только подтягивались. Внизу, прямо под ними, лошади рысью провезли ещё четыре пушки, которые тут же заняли позицию. Позади них громоздились на склоне горы дома Лоди, возвышавшиеся над крепостным валом. С каждой крыши, из каждого окна и с берега стрелки вели непрерывный огонь по врагу. Сейчас у австрийцев шансов разрушить мост оставалось ещё меньше. Воздух дрожал от орудийных залпов, но казалось, что ни канонада, ни мушкетный огонь не причиняли серьёзного вреда ни одной из сражающихся сторон.
Он твёрдо решился захватить этот мост в опровержение всех канонов войны. Совершить обходной манёвр и форсировать Адду в другом месте можно было только в Кассано, находившемся в двух днях пути к северу. К тому времени Болье (он был уверен, что на том берегу находится именно Болье, возглавляющий остатки своей разбитой армии) ускользнёт из его рук и сохранит войска. Правда, переправившись через Адду, Болье оставил открытой дорогу на Милан. Но он и сам не рискнул бы вступить на эту дорогу, не отогнав Болье подальше от своего фланга. Раз уж он не сумел перехватить врага и покончить с ним, следовало оттеснить австрийцев с линии обороны на Адде, овладеть Пиццигеттоне и под угрозой окружения заставить Болье отступить к Минчо. Только тогда у него будут развязаны руки для захвата Милана. Если бы он выбил Болье с его позиций манёвром через Кассано, пришлось бы гнать его на восток — подальше от Пьемонта. Мирный договор с пьемонтцами ещё не был подписан, и если бы переговоры в Париже сорвались, ему пришлось бы быстро повернуть на Турин. Все эти соображения молнией пронеслись в его мозгу, пока он осматривал позиции.
Он должен взять этот мост. Внезапно экзальтация взяла верх над его обычным благоразумием, и Бонапарта охватила уверенность в победе. Как будто его демон, его гений полностью овладел им, наполнив душу безграничной дерзостью, привёл в такое состояние, когда человек с дрожью убеждается в том, что способен на всё. Не было на свете ничего, что было бы ему не по плечу. Эта оборванная армия могла добиться чего угодно, пока он вёл её вперёд, заражая солдат своим собственным, непреодолимым, как стихия, стремлением к поставленной цели. Вся Ломбардия, вся Италия, изумлённая этим беспримерным подвигом, склонится к его ногам. Его армия, со времён Дего не сталкивавшаяся в серьёзном бою с австрийцами, почувствует себя
Он обернулся к Бертье:
— Нужно подождать, пока не подтянутся Ожеро и Жубер. Однако сообщите Даллеманю, чтобы его гренадеры наполняли патронами подсумки и строились в штурмовую колонну. Пусть держит их в укрытии, пока я не отдам приказ.
Бонапарт снова посмотрел в подзорную трубу, тщательно изучая все детали позиций противника. Он видел кавалерийские части, рысью скакавшие по берегу. Но неприятель не вводил в дело подкрепления — ни пехоту, ни артиллерию. Неужели ему противостоял всего лишь сильный арьергард? Он бы ни за что не сказал этого своим войскам. Пусть думают, что перед ними вся австрийская армия. Он знал, что подавляющее большинство его солдат составляют пылкие, возбудимые уроженцы Южной Франции. Если он втравит их в это дело, они должны воспламениться до безумия и свято уверовать в собственную непобедимость. Однако нельзя торопиться. Надо дождаться, когда подтянется Ожеро и когда вышедшая из Пьяченцы дивизия Жубера поддержит штурмовую колонну. Нужный момент настанет только тогда, когда его кавалерия пересечёт реку выше по течению и отвлечёт на себя правый фланг австрийцев. Час за часом грохотали пушки. Теперь на французском берегу их насчитывалось уже тридцать.
Было пять часов. Простреливаемый пулями мост всё ещё оставался пустым. Статуя святого давно лишилась головы, снесённой пушечным ядром. Бертье докладывал, что Даллемань уже сформировал штурмовую колонну и что первая бригада дивизии Жубера, еле живая после форсированного марша, входит в город. Ожеро также был неподалёку: он двигался снизу по Боргеттской дороге. Бонапарт сложил подзорную трубу. Решающий момент приближался. Он может дать Жуберу и Ожеро час на то, чтобы прийти в себя и немного отдохнуть; кавалерии Бомона он даст на отдых чуть больше времени. А пока можно спуститься к штурмовой колонне, поговорить с людьми, передать им частичку собственного духа; эта отчаянная атака моста не могла, не должна была захлебнуться.
Вместе с Саличетти и Бертье он спустился по лестнице. Когда они оказались на улице, гусарский лейтенант доложил, что Бомон нашёл брод. Он приказал передать Бомону, чтобы тот немедленно начинал переправу. Бомон был мямлей до мозга костей. Разведать брод и не решиться форсировать реку — это как раз в его стиле. Если бы на его месте был Стенжель!
Широкая эспланада между барочной церковью Сан Джакомо и воротами, выходившими на Адду, была забита пехотой, карабинерами и гренадерами колонны Даллеманя. Три с половиной тысячи солдат стояли в тесном строю. Там был и Массена, смуглое лицо которого горело от близости схватки; Даллемань, Ланюсс и Ланн заканчивали последние приготовления. Едва Бонапарт, сопровождаемый Бертье, двинулся в сторону Массена, как к командующему приблизился неправдоподобно высокий офицер с длинным, жёлтым лицом и отдал честь. Он хорошо знал этого человека. Швейцарец Дюпа командовал вторым батальоном карабинеров. Он славился на всю армию как своей смелостью, так и комичной торжественной мрачностью.
— Что, храбрец? — спросил его Бонапарт. Он готов был обнять каждого из своих солдат.
Дюпа снова торжественно отсалютовал ему.
— Хочу подать жалобу, мой генерал. Во главу колонны поставили гренадеров. Эта привилегия принадлежит моему отряду. Я имею честь требовать её соблюдения, мой генерал. — И гигант снова отдал честь, оставаясь предельно серьёзным.
Бонапарт улыбнулся:
— Конечно, майор! Это право стрелков. Никто не лишит вас славы, к которой вы стремитесь. Массена! Второй батальон карабинеров настаивает на том, чтобы возглавить колонну. В такой просьбе отказать нельзя. Пропустите батальон вперёд!
Дюпа снова торжественно отсалютовал.
— «Спасибо, мой генерал!
Этот случай потряс его до глубины души: вот тот дух, который он — и только он — сумел разжечь в этих оборванных, готовых взбунтоваться солдатах, встреченных им в Ницце. За какой-нибудь месяц они полностью переменились. С такими частями, требующими послать их на почти верную смерть, можно завоевать весь мир! Он стоял среди гренадеров, которые при его виде смеялись и громко кричали:
— Ну когда же мы пойдём в атаку, генерал? Дьявол! Мы. схватим простуду, пока дождёмся приказа!