Наполеон

Герберт Алан Патрик

Саличетти миролюбиво кивнул.

— Согласен. Но если ты сумеешь использовать свои козыри, этого не произойдёт. Даже если Директория подпишет его назначение, Келлерман сможет его получить и прибыть сюда только дней через десять, а то и позже. За этот срок назначение можно десять раз отменить. Я сам немедленно напишу Директории и официально заявлю, что подобная смена командования приведёт к катастрофе. Я напишу и другим людям — тем, кто дёргает за верёвочки. Бертье тоже может написать нечто подобное Карно как военному министру. Собственно говоря, сам Карно человек умный и порядочный. Я уверен, что он написал это письмо только потому, что на этом настояли другие члены Директории. Мы можем начать агитировать Париж. Все армейские поставщики и банкиры — люди, которые

мечтают получить лакомый кусок от итальянского пирога, — будут на твоей стороне. Они прекрасно знают, что никакой другой генерал не даст им такой возможности: старого Келлермана разобьют через месяц. К счастью, — тут он криво усмехнулся, — твоя жена ещё в Париже. Поэтому ты, мой друг, напишешь ей очередное замечательное письмо, которое — с полным уважением и соблюдением субординации — недвусмысленно сообщит им, что ты ни с кем не намерен делить руководство армией. Вот так!

Саличетти поднялся со стула, потянулся за новенькой шляпой и извинился.

— Я должен идти. Нужно многое успеть. Твой друг здешний епископ заявляет, что серебряная утварь кафедрального собора имеет главным образом художественную ценность, которая будет утрачена при переплавке. Вместо этого я потребовал у него пятьдесят тысяч франков. — Он засмеялся. — Этот старикашка предлагал мне собственное серебро и расписку на тысячу цехинов. Может быть, я и приму этот подарок. В конце концов, никогда не поздно вернуться к вопросу о церковном серебре. — Он снова засмеялся. — Ты знаешь, как они меня здесь прозвали? Я видел пришпиленный к стене пасквиль против меня. Там меня называют «ненасытный мародёр Саличетти». Ничего, скоро они обзовут меня похлеще. Мы толком ещё и не начинали. Увидишь, что будет в Милане!

Бонапарт внезапно помрачнел, осуждающе посмотрел на комиссара и покачал головой:

— Не будь слишком суров с епископом, Саличетти. Я не хочу, чтобы церковь натравила на нас всю страну. Мне ведь предстоит управлять Ломбардией!

Саличетти засмеялся и надел шляпу с пером.

— Ладно, дружище! Но если ты хочешь, чтобы у тебя были развязаны руки, то я хочу этого вдвойне. Послушай, прежде чем браться за письмо Директории, сначала как следует выспись. До свидания!

Он вышел — элегантный светский человек, каким оставался всегда.

Да... Саличетти мог быть чрезвычайно полезен. Придётся приложить много сил, чтобы удержать его на вторых ролях.

На следующий день, последовав совету Саличетти и как следует выспавшись, Бонапарт занялся письмом к Директории. Он подавил бешеное негодование и стал писать в уважительном тоне, соблюдая безупречную субординацию и составляя каждую фразу так, чтобы она не несла в себе ничего оскорбительного.

«Исполнительной Директории

Штаб-квартира, Лоди, 25 флореаля IV года,

(Согласно стоявшему на его столе итальянскому календарю было 14 мая 1796 года).

Я только что получил почту (они не должны догадаться, что он всю ночь раздумывал над ответом), доставленную курьером, который убыл из Парижа шестнадцатого числа. Ваши надежды сбылись: в этот час вся Ломбардия находится под властью Республики. Вчера я направил в Милан дивизию, приказав ей обложить цитадель. (Он не стал упоминать о том, что собирается сам с триумфом въехать в столицу). Болье со всей его армией стоит в Мантуе, которую постигло наводнение. Он найдёт там свою смерть, ибо это самое нездоровое место во всей Италии.

Армия Болье всё ещё многочисленна; он начинал кампанию, обладая огромным превосходством в численности (совершенно незначительным!) Император посылает ему подкрепление в десять тысяч человек, которое уже находится в пути. (Так что поосторожнее, господа из Директории!)

Я считаю решение разделить Итальянскую армию

на две части плохо обдуманным политическим шагом; раздел командования между двумя разными генералами противоречил бы интересам Республики. (Вот вам, не в бровь, а в глаз!) В экспедиции против Ливорно, Рима и Неаполя нет особого смысла (это идиотская идея Карно, выдвинутая в угоду атеистически настроенным членам Директории, ненавидящим Папу Римского!); её можно было бы провести силами двух дивизий на обратном пути после того, как будет покончено с австрийцами, иначе эти последние смогут ударить нашим силам в тыл. (Он делал вид, будто всерьёз принимает этот дурацкий план, и в то же время намекал на его рискованность. Сколь же лучше был его собственный план, который он раз за разом тщетно предлагал Директории: оттеснить Болье через перевал Бреннер в Баварию, затем объединиться с Рейнской армией Моро и одним махом разделаться со всей вражеской коалицией. Он повторял вновь и вновь, что их настоящим врагом была вовсе не Италия, а Германия).

Из сказанного следует, что совершенно необходимо иметь во главе армии одного-единственного генерала и что ничто не должно мешать этому генералу совершать марши и проводить операции. (Это должно было заставить их отказаться от посылки к нему нового комиссара, менее сговорчивого, чем Саличетти, с указанием не сводить с него глаз!) Я провёл кампанию, ни с кем не советуясь; мне не удалось бы ничего достичь, если бы я был вынужден примирять между собой людей, которые по-разному смотрят на одни и те же вещи. Я одержал победу над противником, обладавшим огромным численным превосходством (весьма скромным!), не имея абсолютно ничего (следовательно, не благодаря вам), только потому что считал, что обладаю вашим доверием, и это позволяло мне осуществлять мои замыслы так же быстро, как и рождать их. (Скромно, но со вкусом!)

Если вы наложите на меня массу ограничений; если мне придётся каждый свой шаг обсуждать с комиссарами правительства; если они будут иметь право вмешиваться в вопросы передвижения войск, забирать у меня или же присылать мне те или иные отряды, из этого не выйдет ничего хорошего. Если вы ослабите вашу армию, разделив руководство ею, если вы помешаете выполнению моего стратегического плана, я с глубоким прискорбием вынужден буду заявить, что вы утратите прекрасную возможность подчинить себе Италию. (Вот им прямо в лоб, пусть почешутся!)

Учитывая нынешние взаимоотношения Республики с Италией, не вызывает сомнения, что возглавлять Итальянскую армию должен генерал, который полностью заслуживает вашего доверия. Если это буду не я, я не стану жаловаться; я бы удвоил усилия для того, чтобы заслужить ваше уважение на том посту, который вы сможете мне доверить. (Он дорого дал бы за возможность увидеть их лица в тот момент, когда они будут читать эту ханжескую фразу!) Каждый воюет по-своему. Генерал Келлерман (этот безмозглый старикашка!) имеет больше опыта и сможет командовать армией лучше меня, но вместе мы сделаем это куда хуже, чем каждый из нас порознь.

(Ну, а теперь главное!) Я мог бы сослужить большую службу своей стране только в том случае, если бы удостоился вашего полного и абсолютного доверия. (Никогда ещё правительство Французской Республики не удостаивало своих генералов полного доверия. Совсем наоборот!) Мне потребовалась вся моя смелость, чтобы написать вам такое письмо: теперь вам так легко обвинить меня в честолюбии и гордости! Однако я должен был выразить вам все мои чувства — вам, неизменно оказывавшим мне такое уважение, которого я никогда не забуду. (И эти недоумки, эти мерзавцы составляют правительство, которое имеет право уволить его, сломать его карьеру!)