Нарцисс и Златоуст

Гессе Герман

— Нашла? И где же она теперь?

— Поищи, — засмеялась она и в самом деле вынудила его довольно долго искать и только потом указала то место в куртке, куда она ее зашила. К этому она присовокупила массу добрых материнских советов, которые он быстро забыл, но ее любезность и добродушно-лукавую улыбку на крестьянском лице не забывал никогда. Он постарался выразить ей свою признательность, а когда вскоре снова был способен идти и хотел отправиться в путь, она задержала его, так как на днях должна смениться луна и погода наверняка станет мягче. Так оно и вышло. Когда он отправился дальше, снег посерел и поник, воздух стал тяжелым от сырости, и было слышно, как в вышине постанывает теплый ветер.

Десятая глава

Снова поплыли по рекам льдины, снова из-под прелой листвы пахнуло фиалками, снова настали красочные времена года, и Златоуст вбирал в себя ненасытными глазами леса, горы

и облака, странствовал от двора к двору, от деревни к деревне, от женщины к женщине, сидел иногда вечером, охваченный беспокойством, с болью в сердце, под окном, за которым горел свет и в красноватых отсветах уютно и недосягаемо сияло то, что зовется на земле счастьем, родиной и миром. Снова и снова повторялось то, что он, как ему казалось, уже хорошо изучил; все повторялось, и все каждый раз было другим: долгие странствия по полям и лугам или по каменистым дорогам, летний сон в лесу, привычка брести следом за молодыми девушками, которые тесными стайками возвращались в свои деревни с сенокоса или уборки хмеля, первые осенние холода, первые крепкие морозцы — все повторялось и не раз и не два, бесконечно мелькала перед его глазами пестрая череда дней.

Не раз мок Златоуст под дождем, не раз попадал в снежную круговерть; однажды он поднялся по склону редкого, но уже выбросившего светло-зеленые почки букового леса и с гребня холма увидел новый ландшафт, радовавший глаз и пробуждавший в сердце волну предчувствий, желаний и надежд. Уже несколько дней он знал о близости этой местности, ждал встречи с ней, и все-таки она поразила его в этот полуденный час, и то, что он увидел в эту первую встречу, подтвердило и укрепило его ожидания. Сквозь серые стволы и мягко шелестящие кроны он увидел зеленую с коричневатыми вкраплениями долину, посреди которой сверкало голубоватое зеркало широкой реки. Он знал, что теперь надолго покончено со странствиями без дорог, по лугам и лесам, по захолустным местам, где изредка попадалось подворье или убогая деревушка. Там внизу катилась река, а вдоль реки шла одна из самых красивых и знаменитых дорог империи, там лежала богатая и сытая земля, по реке плыли плоты и лодки, дороги вели к прекрасным селениям, замкам, монастырям и богатым городам, и кто хотел, мог путешествовать по этой дороге много дней и недель подряд, не боясь, что она, подобно жалким деревенским проселкам, вдруг оборвется где-нибудь в лесу или в сыром болоте. Надвигалось нечто новое, и он радовался этому.

Уже вечером того же дня он был в красивом селе, расположенном между рекой и виноградниками на красноватых холмах у большой дороги. Добротные балки на домах с двускатными островерхими крышами были выкрашены в красный цвет; здесь были сводчатые въездные ворота и вымощенные камнем ступенчатые улочки; из кузницы вырывались на улицу красные отблески пламени и доносились звонкие удары молота по наковальне. С любопытством бродил вновь прибывший по всем улочкам и закоулкам, у винных погребков вдыхал запах бочек и вина, а на берегу реки — прохладный запах воды и рыбы, посетил собор и кладбище и не преминул присмотреть подходящий сеновал, куда можно было бы забраться на ночлег. Но сперва он решил попросить приюта в пасторском доме. Дородный рыжеволосый пастор расспросил его, и Златоуст, кое о чем умолчав и кое-что присочинив, рассказал ему свою жизнь; после этого его любезно приняли, и он провел вечер за хорошей едой и вином, в долгих разговорах с хозяином. На другой день он отправился дальше по дороге, которая шла вдоль реки. Он видел плывущие по реке плоты и баржи, обгонял подводы, иногда его немного подвозили, быстро пролетали весенние деньки, переполненные впечатлениями, он заходил в деревни и маленькие города, женщины в огородах за изгородью улыбались или, склонившись над бурой землей, сажали какие-то растения, на деревенских улицах по вечерам пели девушки.

Ему так понравилась молодая работница на одной из мельниц, что он задержался в тех местах на два дня, обхаживая девушку; она смеялась и охотно болтала с ним; ему казалось, что лучше всего было бы наняться к мельнику в работники и навсегда остаться там. Он сидел с рыбаками, помогал возницам кормить и чистить лошадей, за это его кормили хлебом и мясом и подвозили. После долгого одиночества ему по душе была эта общительность в пути, после бесконечных размышлений радовало веселье разговорчивых, довольных жизнью людей, после долгих лишений шли на пользу каждодневные обильные трапезы, он с удовольствием отдался на волю этой праздничной волны. Она подхватила его, и чем ближе подходил он к столице епископства, тем многолюднее и оживленнее становилась дорога.

В одной деревне он ближе к вечеру пошел прогуляться под тенистыми деревьями у воды. Спокойно и величаво несла свои воды река, у самых корней деревьев шумел и вздыхал поток, над холмом вставала луна, играя бликами на воде и отбрасывая тени от деревьев. Там он увидел девушку, которая сидела и плакала, она поссорилась со своим

милым, и он ушел, оставив ее одну. Златоуст подсел к ней, выслушал ее жалобы, поглаживая ее руку, рассказал о лесе и о сернах, немного утешил ее, чуть-чуть рассмешил, и она позволила себя поцеловать. А в это время возлюбленный девушки отправился на ее поиски; он успокоился и пожалел о размолвке. Увидев сидящего рядом с ней Златоуста, он не раздумывая бросился на него с кулаками. Златоуст с трудом защищался, наконец он все же справился с ним, парень с проклятиями убежал в деревню, девушка давно унесла ноги. Однако Златоуст, не доверяя тишине, оставил свое убежище и полночи брел в лунном сиянии по серебристому безмолвному миру, довольный собой, радуясь своим сильным ногам, пока роса не смыла белую пыль с его башмаков и он, внезапно почувствовав усталость, не лег под ближайшим деревом и не заснул. Уже давно был день, когда он проснулся; кто-то щекотал ему лицо, он отмахнулся наобум и снова заснул, но вскоре снова проснулся от той же щекотки: над ним стояла крестьянская девушка, смотрела на него и щекотала его концом ивового прутика. Он поднялся шатаясь, попытался улыбнуться, они кивнули друг другу, и она отвела его в сарай, где было удобнее спать. Там они поспали немного, лежа рядышком, затем она убежала и вернулась с полным ведерком теплого, только что надоенного молока. Он подарил девушке синюю ленту для волос, которую нашел недавно на улице и припрятал у себя, и прежде чем он пошел дальше, они еще раз поцеловались. Ее звали Франциска, ему жаль было с ней расставаться.

Вечером того же дня он нашел пристанище в монастыре и утром слушал мессу; сердце его странно сжалось от тысячи нахлынувших воспоминаний, по-домашнему трогательно повеяло на него прохладным воздухом каменных сводов, музыкой отозвался в душе стук сандалий по каменным плитам.

Когда месса кончилась и в монастырской церкви все стихло, Златоуст остался стоять на коленях, сердце его стеснилось странным волнением, ночью он видел много снов. У него появилось желание каким-нибудь образом избавиться от своего прошлого, изменить свою жизнь; он не знал, откуда оно взялось, быть может, это было всего лишь воспоминание о Мариабронне и о его благочестивой юности, так взволновавшее его. Он ощутил потребность исповедаться и очиститься, покаяться во многих мелких грехах, во многих маленьких пороках, но больше всего его угнетала смерть Виктора, погибшего от его руки. Он отыскал священника и исповедовался ему, рассказав о многом, но прежде всего об ударах ножом в горло и спину Виктора. О, как давно он не исповедовался! Количество и тяжесть грехов казались ему немалыми, он готов был искупить их изрядным покаянием. Но духовник, похоже, знал жизнь странников, он не возмутился, спокойно выслушал Златоуста, серьезно и доброжелательно пожурил и предостерег его, не предавая анафеме.

С облегчением поднялся Златоуст, помолился по предписанию священника перед алтарем и хотел уже выйти из церкви, как вдруг сквозь окно проник солнечный лучик, он проследил за ним взглядом и увидел в боковой часовенке скульптуру, которая так много говорила его сердцу и так влекла к себе, что он обратил к ней полные любви глаза и стал с благоговением и глубоким вниманием рассматривать ее. Это была деревянная фигура Божьей Матери, она стояла, нежно и кротко наклонив голову, синий плащ ниспадал с ее узких плеч, она протянула нежную девическую руку, крепко сжатые губы и глаза выражали страдание, а над ними высился свод чистого лба, и все это было так живо, так прекрасно, трогательно и душевно, как ему, пожалуй, еще не доводилось видеть. Он разглядывал этот рот, этот нежный, трогательный поворот шеи и не мог налюбоваться. Ему казалось, что он не раз и не два видел этот образ в своих снах и мечтах, что к нему он тянулся душой в минуты тоски. Несколько раз порывался он уйти, но скульптура снова и снова притягивала его к себе.

Когда он окончательно собрался уходить, за спиной у него остановился священник, которому он исповедовался.

— Ты находишь ее красивой? — дружелюбно спросил он.

— Неописуемо красивой, — сказал Златоуст.

— Многие говорят об этом, — сказал священник. — Но другие считают, что это не настоящая Божья Матерь, у нее, мол, слишком новомодный и светский вид и все в ней преувеличенно и неправдоподобно. Много споров можно услышать о ней. Тебе, значит, она понравилась, это меня радует. Уже год стоит она в нашей церкви, ее пожертвовал монастырю один благодетель. Это работа мастера Никлауса.

— Мастера Никлауса? Кто это, откуда он? Вы его знаете? Прошу вас, расскажите мне о нем! Только замечательный, щедро одаренный человек мог создать такое.

— О нем мне известно немногое. Он резчик по дереву в нашем епархиальном городе, до которого один день пути, как художник он пользуется большой известностью. Художники обыкновенно не бывают святыми, он тоже отнюдь не святой, но, без сомнения, человек большого таланта и возвышенного образа мыслей. Я несколько раз видел его…

— О, вы видели его! Как же он выглядит?