Наречённая ветра

Лински Литта

— Ты заглянул еще и в королевскую сокровищницу? — поинтересовалась Эви, откусывая грушу.

— Да, только пару столетий назад. Иногда я прихватываю у людей вещи, которые мне нравятся, даже если понятия не имею, как их использовать. Впрочем, посуде вот нашлось применение. Как и вину, которому, если не ошибаюсь, лет сто. Как бы оно не оказалось для тебя чересчур крепким, принцесса.

— Почему ты все время зовешь меня принцессой? — она безуспешно пыталась разломить гранат. — Я ведь как-никак королева.

— Для меня ты всегда останешься принцессой. Пара месяцев — слишком

мало, чтоб привыкнуть к твоему новому статусу. Дай-ка мне, — он забрал гранат, легким движением разломил на две половинки и вернул ей.

— Ты сыграешь мне, Эви? — напомнил ветер по окончании трапезы.

— Да, — она кивнула, чувствуя смущение.

Играть для слушателя из плоти и крови — не совсем то же самое, что для ветра. Она в задумчивости провела рукой по верхней деке, размышляя над выбором мелодии.

— И как я жил без тебя все эти годы, Эви? — Инослейв говорил так проникновенно, что у Эви защемило сердце. — Впрочем, я сам виноват. Если бы не моя ошибка, мы бы не разлучались.

— Какая ошибка? О чем ты? — не поняла Эвинол. — Ты тут ни при чем. Нашей дружбе пришел конец, когда отец объявил меня наследницей после гибели брата.

Какая-то неприятная мысль острой иголкой вонзилась в сознание. В связи с чем она недавно вспоминала смерть Фарна? Ах да, Шанари. Принц погиб схожим образом, только его убила не статуя, а рухнувшая мачта корабля во время морской прогулки. Внезапно страшная догадка оглушила Эвинол. Она резко вскочила и, пошатнувшись, выронила скрипку.

— Фарн! — лицо ветра расплывалось перед глазами. — Это ты его убил!

Глава 16

На краю

Она падала невообразимо медленно. Даже смычок, выпавший из ее руки, летел до земли, казалось, целую вечность. Инослейв подхватил Эви, теряющую сознание, и опустился с ней на траву. Он не пытался привести девушку в чувство, малодушно радуясь отсрочке.

Пока Эвинол в обмороке, можно придумать какое-нибудь объяснение смерти ее брата, соврать, наконец. Вот только девочка вряд ли поверит. Все знают, что на море в день гибели принца была буря, а мачту сломало ветром. В детстве наивная Эви не проследила связи, зато теперь эта связь слишком очевидна. А все потому, что ему хватило ума — вернее, глупости — признаться в убийстве Шанари. Теперь только дурак не заметил бы сходства между этими смертями. Что ему стоило промолчать о своем участии в кончине канцлера, а еще лучше — свалить на короля?

Ветра редко прибегают ко лжи, она им ни к чему. Люди лгут из жажды выгоды или из страха наказания. Инослейв ничего не боялся и ничего не хотел от людей… до тех пор, пока не появилась Эви. Впервые за бесконечно долгую жизнь ему было не все равно, что думает и чувствует человек. Но неужели для того, чтоб завоевать доверие Эвинол, нужно унижать себя враньем? Не станет он этого делать. Между ним и Эви никогда не будет лжи.

Девушка открыла глаза. Инослейв ждал потока обвинений, но она просто молча смотрела на него. И это безмолвное обвинение было сильнее тысячи гневных слов.

— Эви, не молчи, — не выдержал он. — Скажи, что ненавидишь меня.

— Ненавижу, — в ее голосе был лед. — Ты убил моего брата

и сломал мне жизнь.

— Ты никогда не любила Фарна, а он не любил тебя. Я помню, как ты порой жаловалась на него. Он и братом-то тебе был лишь наполовину.

— Это ничего не меняет. Мы дети одного отца. Убив Фарна, ты разбил отцу сердце, а меня обрек на безрадостную участь наследницы. Скажи, это убийство было частью твоего плана — принести меня в жертву?

— Нет. Но я убил его из-за тебя.

— О нет! — простонала она.

— Между тобой и Фарном не было ничего общего. Вас разделяли не просто двенадцать лет разницы в возрасте, но нечто гораздо большее. Ты была маленькой светлой мечтательницей, а Фарн — бесчувственным прагматиком. Если уж говорить о жертвоприношениях, то он первый решил принести тебя в жертву. Ведь не кто иной, как принц Фарн, устроил брак своей маленькой сестренки с наследником Найенны. Он же настаивал на твоем отъезде в Найенну сразу же после помолвки, чтоб ты росла и воспитывалась в традициях страны своего будущего мужа. Король Хидвир был против этого плана. Отец любил тебя и, даже признавая выгодность устроенного брака, не желал расставаться с любимой дочерью раньше времени.

— Но при чем здесь ты? — перебила его Эвинол дрожащим от гнева голосом. — Какое тебе дело до моих отца и брата?

— До них — никакого. Зато мне было дело до тебя, Эви. Я не хотел тебя терять. Рано или поздно принц уломал бы отца и тебя отправили бы в Найенну. В тех землях я не властен, я не смог бы общаться с тобой.

— И ради этого ты совершил убийство?!

— Я совершил множество убийств по куда менее значимым причинам, а чаще всего — вообще без причин.

— Ты, похоже, гордишься этим? — прищуренные синие глаза сверлили его ненавидящим взглядом.

— Не горжусь и не стыжусь. Мне все равно. Принц и канцлер были чуть ли не единственными, кого я убил действительно за дело. Один продал тебя, другой хотел убить. И тот, и другой руководствовались лишь политическими выгодами.

— То есть ты ни капли не раскаиваешься?

— Раскаиваюсь, и еще как. Но не в том, что покусился на бесценную человеческую жизнь, а лишь в том, что смерть Фарна не спасла меня от разлуки с тобой — напротив, ускорила ее. Как я и ожидал, лишившись сына, король Хидвир не спешил расстаться с дочерью. Но вот чего я не мог предвидеть, так это того, что отец объявит тебя наследницей престола. В итоге нашей дружбе все равно пришел конец, хоть и по другой причине. Так что — да, я раскаиваюсь в том, что убил Фарна.

— Раскаиваешься лишь из эгоизма!

— Если желание быть с тобой — эгоизм, то да.

— Не смей, Инослейв! Не смей перекладывать на меня вину за свои убийства. Из желания быть со мной ты убил Фарна, Шанари, множество невинных людей, ставших жертвами твоих ураганов.

— Шанари я убил из мести, — поправил ветер. — И ты не должна испытывать вину ни за одну из этих смертей. Я хотел быть с тобой, но делал это ради себя. Ты права, это — эгоизм. Ветра — эгоисты, Эви. Мы думаем лишь о себе. Для нас нет иных законов, кроме наших желаний. Человеческие желания и даже жизни не имеют для нас никакой ценности.