Нарисуем
Шрифт:
И как мог он узнать, что именно в этот день жена положила ключ именно в ящик? Полная ерунда! Наверняка дочь вынула ключ, пошла по обычаю шататься и потеряла ключ из ящика, как и свой, а теперь выкручивается, неумело, как всегда, оставляя в сознании ближних и возможность ограбления, и возможность обмана. Я снова пошел на кухню.
– Может, врежем новый замок?
– А! – сдувая волосы со лба, сказала жена. – Не будет ничего!
– Пр-равильно! – Я поцеловал ее в ухо. Замечательное легкомыслие!
– Ну
– Так. – Она посмотрела на меня. – Совсем уже? Ни о чем более серьезном не можешь поговорить?
– Я ничего, ничего, – забормотал я.
Из комнаты дочери раздался надсадный кашель: всегда она простужается в это время года, а батареи, как назло, ледяные – давно уже пора топить, но не топят.
– Какой-то вентиль там сломался у них, – увидев, что я взялся за батарею, сказала жена. – Обещали к сегодняшнему дню починить, а пока газом согреваемся! – Она кивнула на четыре синих гудящих цветка над плитой.
– Ну все, я пошла, – простуженным басом проговорила дочь в прихожей. Мы вышли к ней.
– Нормально оделась-то хоть? – оглядела ее жена. – Ты когда вернешься сегодня? – повернулась ко мне.
– Часов, видимо, в десять, – помолчав для солидности, ответил я.
– Значит, видимо или невидимо, но в десять будешь?
– Да. – Я кивнул.
– А как же мы попадем в квартиру? – спросила жена.
– Так! – Я разозлился. – Значит, я теперь, как Иванушка-дурачок, должен неотлучно находиться у двери?
– А ты ей ключ отдай! – Жена кивнула на дочь.
– Да? Чтобы эта балда потеряла последний ключ?
– Папа! – простуженным басом проговорила дочурка.
– Ну хорошо, хорошо. – Сдавшись, я протянул ей ключ. – Только не шляйся нигде – без тебя мы домой не попадем.
– Хорошо, – отрывисто проговорила дочь и, положив ключ в сумку, ушла. Мы слушали ее затихающий кашель.
– Ну и пэ, – вздохнула жена, глядя в окно. Буква «п» означала у нее погоду. Слово полностью ей лень было говорить. Действительно, с небес надвигалось что-то невообразимое.
– Но теперь-то можешь сказать точно, когда ты придешь?
– Теперь-то, когда я уже не прикован к двери, как каторжник, точность в секундах необязательна. Нормально приду!
Я пошел обуваться. Холод был такой, что замерзшие пальцы в носках громко скрипели друг о друга, почти что пели!
Потом я стоял в парадной, пережидая начавшийся вдруг град – вертикальные белые линии штриховали тьму, горох стрекотал по люкам, машинам. Действительно – ну и пэ!
Весь день я был прикован мыслями к двери и, когда мчался домой, смотрел из автобуса – все окна в доме уже светились, кроме наших!
Я вбежал в парадную: жена с переполненной сеткой сидела на площадке.
– Та-ак! – проговорил я. – Неужели даже тогда, когда
Жена только тяжко вздохнула.
Жильцы, проходя мимо нас, подозрительно косились.
Дочка явилась где-то возле семи – встрепанная, распаренная.
– Так. И в чем же дело? – строго проговорил я. – А где сумка твоя?
– Автобус увез!
– Как?!
– Обыкновенно. Зажал дверьми, когда вылезала, и увез. Поехала на кольцо – там никто ничего не знает. – Дочка заморгала.
– Ясно!.. И ключ, разумеется, в сумке?
Дочка кивнула.
Я сел в автобус. Он долго ехал среди глухих заводских стен. Представляю, какое у дочери было настроение, когда она здесь ехала без сумки и без ключа!
В желтой будке на кольце я долго базарил – мне все пытались объяснить, что кто-то ушел, а без этого кого-то ничего невозможно, – наконец я ворвался в заднее помещение и схватил с полки заляпанную грязью дочуркину сумку. Давно я не был таким счастливым, как на обратном пути! Кашель дочки я услышал еще с улицы.
– Совсем она расклеилась, – вздохнула жена.
– Надо в аптеку сходить, – басом проговорила дочь.
В дверях аптеки стоял какой-то Геркулес, довольно-таки неуместный в таком учреждении, как аптека, и вышибал всех желающих войти, хотя до закрытия было еще двадцать минут. Я поднял на него урну, он отскочил.
– Извини, дорогой, – сказал я ему, выбегая из аптеки.
Потом я сидел до двух ночи перед горящими конфорками, не решаясь уйти, время от времени прикасаясь к батареям: когда же кончится этот холод! В два часа в батареях забулькало, они стали наливаться теплом. Я радостно погасил конфорки и пошел спать.
Жена спала раскинувшись, и вдруг тело ее напряглось, кулачки сжались – видно, обиды дня достали ее во сне.
Вдруг сердце мое прыгнуло… Что такое? Я прислушался… Тихий скрип!.. Кто-то открывал наш замок! Я бесшумно вышел в прихожую – точно: язычок медленно выходил из прорези!
Что делать, а? Хватать молоток? Неужели я встречусь сейчас лицом к лицу с чистым злом?
В испуге я распахнул дверь в туалет, стукнул по рычагу. Загрохотал водопад. Скрип тут же прервался, язычок вернулся. Ах, не любишь?!
Я вытер пот. После долгой тишины скрип возобновился. Я стал хлопать дверцей холодильника, снова стукнул по рычагу. Вся техника в ход!
Прошелестели быстрые, прилипающие к линолеуму шаги.
– Ты чего тут? – спросила жена.
– Живот! – довольно злобно ответил я.
Жена ушла в кухню, потрясла грохочущий коробок, чиркнула спичкой. Долго сидела там, потом, брякнув крышкой ведра, ушла.
И снова послышался скрип. Идиот! Что он, не слышит ничего? Послышался душераздирающий кашель дочери. И снова скрип!