Нарисуем
Шрифт:
– Зверя?
Нет, это все-таки сон!
– Зачем?
– Надо! Для эмблемы. На флаг!
Слышал я, что неподалеку тут одичавший зоопарк. Директор распродает понемногу, для домашних нужд.
И тут павлин снова дико заорал! Видимо, там.
На скамейке у ворот поваленных дядька сидел – заросший, плотный, мелкими глазками зыркал.
– Вам чего?
– Нам бы зверя.
– На эмблему или как?
В курсе уже. Предвидел расцвет многопартийной системы… Потом, правда, большинство зверей вернули ему.
В большом вольере стояла
– Вам крупного или как?! – рявкнул директор.
– Нам… так, – проговорили стыдливо.
– Тогда в конец идите. Мелкая шушера там.
Обидел. Но справедливо. Стыдливо пошли в конец. Мимо больших клеток прошли, даже не глядя. И не глядя друг другу в глаза. Разделил с Гуней вину. Такая работа.
Мишка бегал в клетке, шумно вздыхая… Не по карману, брат!
Более непонятные звери шли:
«Гиббон белорукий». Белоручки нам не нужны!
«Саймон обыкновенный». Хотя абсолютно ничего обыкновенного в нем нет! Чудовище редкое.
«Выпь». Звучит устрашающе, причем с неким приказным оттенком.
«Сурикетта». Другими словами про нее и невозможно что-либо сказать… сурикетта и есть!
«Барибал выносливый». Но тщедушный. Выборы он навряд ли переживет.
«Кондер разборчивый». Не оберешься хлопот.
«Даурскент мурзявый»…
…тут я откладываю перо.
– Плохо работаем! – Гуня этаким барином на скамейке сидел, нога на ногу. И хотя «работаем» сказал во множественном числе – себя не подразумевал явно. Тильки меня! Сперва он все пропивает, потом я что-то ищу… Но работать надо. Спасение тут.
– Я думаю, – заговорил я, – тотемом нашей партии мамонтенок Дима может стать. Сколько эр в земле пролежал – а практически не разложился! Символ стабильности, а также юности! Ну и согласия тоже… с самим собой!
– А сколько он стоит, ты знаешь?! – Гуня заорал. Будто это я взял партийную кассу… Ну ясно. «Мамонтенок Дима» теперь в Лондоне будет учиться. А не послать ли Гуню подальше – и всех, вместе с зоопарком? Или это будет неженственно с моей стороны?
– Все! Конец! Только ногу занес на высшую ступеньку! – Гуня рыдал.
– Хватит! – вырвал я бутылку. – Пошли.
«Выхухоль». Многовато «х». К тому же не пойми что: смесь оленя и крысы.
«Опоссум». Вид неплохой. Но звучание среднее. И пахнет. Написано, что вонь его распространяется на километры. Зачем?
«Бобер»… грызет хорошо. Но больно грубая аналогия.
Бобер и лиса!
«Енот-полоскун. Род хищных млекопитающих…» Хищных – и одновременно млекопитающих. Разносторонний товарищ. «…питается в основном мелкими ракообразными и рыбками…»
Как раз тем, чем я бы хотел питаться. Может, урву? Симпатичный. Глазки смышленые, черные. В то время как большинство зверей оголтело моталось по клетке в бессмысленной тоске, он, с черным мыском между глаз, похожим на челку, что-то
Похождения Пеки меня тоже занимали. Где этот енот-потаскун?
И Гуня хорош! Уверенно имитировал запой – считая, видимо, что пьяному все простится.
– Нам бы вот таку-усенькую зверюшку! – пальчиками показал.
За крохотной землеройкой на четвереньках погнались, предлагая ей последние деньги, – но она не захотела нас выручить, скрылась в норе.
Остались микроскопические величины. Мутная банка. В ней торчит микроскоп.
«Амеба обыкновенная». Обыкновенная она все-таки не совсем!
«Инфузория-туфелька»… какая-то сексуальная игривость.
– Все! – Гуня гордо выпрямился. – Мы профессионально выполнили свой долг. Но зверя не нашли, – уронил голову. Ну не пиявку же вешать и не снетка – символизирующих, как известно, коррупцию!
– Погоди, – прохрипел я. – Еще погляжу.
Практически заменяю один целую идеологическую машину! Но вернулся пустой.
– Ну давай. За аскетизм! – предложил я любимый тост. Гуня поднял бутыль. Только собрались расслабиться – приемник заверещал. Голос стихий!
– Внимание, внимание! Всем выключить электроприборы и покинуть дома! Землетрясение силой семь баллов!
Ухватился за скамью… она еще не качалась…
– Вставай! – стал трясти Гуню, но он лишь мычал. Закрывая половину звездного неба, чернела гора. Вот сейчас она на нас и поедет!
Нарастал гул. И земля затряслась! Я зажмурился… А куда бежать? Снова открыл глаза. За горой поднималось какое-то зарево. Вулкан?.. Когда снова открыл глаза – по склонам горы, сияя и даже слепя, стекали две извилистые ленты… Лава! И прет прямо сюда! Земля прыгала! Я упал… Потом открыл все же глаз… Не лава. Два потока машин с горящими фарами съезжали с горы. Беженцы! А мне куда? Тут толчков, к счастью, не отмечалось. Все и ехали сюда. Тормозили у пляжа, вынимали одеяла, посуду. Вскоре уже слышался и смех. Пикник. Веселые у нас люди! И вскоре уже врубили в машинах музыку и устроили пляски в свете фар!
Светало как-то неуверенно. Мгла! Леса-то горят. В лагере беженцев все как-то угомонились. Под серым небом – еще не рассвело – проснулся на белом галечном пляже. Конец его резко перегибался в скат, и круглая галька вместе с прибоем гулко каталась вверх-вниз… Я, как вода, пластичен и проникаю всюду, и после меня все дышит и сверкает. А камни – тяжелы, давят, двигаться не хотят. Но вода справляется с ними – вон как их катит вверх-вниз. И не такие уж они корявые. Обкатались!
– Ни хрена себе!