Нарисуй узоры болью...
Шрифт:
Дорогие мои Провидица и Простак, не смейте, ни в коем случае не смейте опаздывать, ибо я терпеть не могу людей, которые опаздывают. Прошу вас быстро-быстро-быстро броситься в “Тибидохс” - удачи вам в вашей смерти. Предлагаю вам дойти самим, или же вы будете доставлены сюда насильно.
Удачного прозрения, мисс Гроттер, удачных изменений, господин Валялкин…
Покровительница “Тибидохса”, госпожа Чума-дель-Торт.”
– В “Тибидохсе”, - промолвила Таня.
– В “Тибидохсе” будет то, что должно было быть всегда - сотни смертей, и кровь, наша кровь… Боюсь, наши судьбы будут разделены!
– Почему?
– удивился Валялкин.
–
И, выдохнув последние слова, девушка рухнула на пол без сознания - осколки её Дара наконец-то объединились в одно, и девушка сумела всё-таки избавиться от назойливого видения…
***
Сарданапал вздохнул - в свои несколько тысяч лет он продолжал бояться “Тибидохса” по крайней мере за то, что сам его и создал. Черноморов мог только с невероятной, невообразимой грустью вспоминать о том, что когда-то устраивал состязания для детей, мирные, в которых никто никогда не умирал. Не умирал до тех пор, пока его не захватила госпожа Чума.
Она - Сарданапал знал, что весь мир называет только так, только по-одному, только “Чума-дель-Торт”, но для него это была она.
– Сарданапал, как ты думаешь, а что будет на этот раз?
– в этой мелкой камере Медузия оставалась невероятно спокойной, невероятно мудрой сначала девушкой, а сейчас уже женщиной на вид лет сорока, давней волшебницей, человеком, которая сумела породить что-то правильное в этом мире.
– В нашей тюрьме никогда не бывает ничего нового, - покачал головой Черноморов.
– Я не верю в то, что на сей раз Чума придумает что-то новое - она просто записывает убийства и раз за разом прокручивает их перед нашим носом. Жестоко, конечно, но мы могли давно уже привыкнуть. В конце концов, это просто дети - дети, которые пали жертвой её абсолютной ненависти, которые…
Сарданапал запнулся. Он знал, что сам породил эту ненависть, знал, что и Медузия находилась здесь исключительно по его вине, потому что когда-то предала её, великую госпожу.
Горгонова была до сих пор неимоверно красивой. Она походила на угасающее лето, плавно перетекающее в осень, долгое, великолепное, прекрасное лето, которое с каждым днём становилось всё более рыжим. У Медузии были огненные волосы - они словно горели каким-то непонятным огнём изнутри, и все окружающие, кто только видел её раньше, удивлялись тому, что на самом деле её пряди существуют, а не просто являются выдуманными, нереальными и неправильными.
А ещё они могли превращаться в змей; змей Медузия в молодости очень боялась, поэтому проклятье, что пало на её волосы., было первым порывом злобы госпожи Чумы, тем самым противным для молодой девушки, которая вынуждена была стареть здесь, в клетке.
Она так и увядала, раз в год наблюдая за тем, как Чума-дель-Торт устраивает смерти для других людей, рассматривая с профессионализмом маньяка-убийцы то, как кто-то выгрызает сердце другого. Медузия прекрасно знала, что человек не может быть нормальным, спокойным и прекрасным, когда участвует в этом; из “Тибидохса” самые хорошие люди выходили чудищами или выезжали в гробах.
Их хоронили, всегда хоронили - и пленные небольшой клетки всегда удивлялись подобной особенности со стороны Чумы. Но, казалось, ей просто нравилось наблюдать за тем, как родственники или просто люди
Сарданапал же состарился, казалось, слишком быстро. Он и когда попал сюда, был не самым молодым человеком на свете - в тот день мужчина праздновал своё тысячучетырехсотвосьмидесятилетие; слово, которое Медузия до сих пор не могла выговорить без запинки. Но тогда у него не было ни усов, ни бороды - а сейчас появились, длинные-предлинные, потому что основателю “Тибидохса” они нравились.
Он был очень невысок ростом, даже слишком, а ещё обладал особенностью без конца наступать на свою бороду. Рыжая красавица Меди, как он её называл порой, очень любила заплетать косички из тонких волосков этой бороды и усов; наверное, она делала это только по той причине, что никакого иного занятия в тюрьме не было.
– Смотри, Сард, - вздохнула Горгонова.
– Смотри - вот оно, письмо пришло. Читать будем?
Ответ всегда следовал один и тот же - Сарданапал даже не задумывался над тем, читать или нет. Он просто подкидывал свиток в воздух, и на фоне стены появлялись строчки непонятных слов, которые после переобразовывались в нормальные слова, что их уже знал каждый в этом мире, ведь Чума заботилась о том, чтобы народ был образованный.
“Персонально для моих врагов, Сарданапала и Медузии, я составляя эту писульку ровно столько, насколько будет продлена ваша спокойная жизнь - несколько минут. А сейчас же могу поздравить вас с тем, что вы больше не будете смотреть на смерти в “Тибидохсе”.
Вы будете в них участвовать.
Знаете, почему я больше не хочу рассматривать ваши глупые, скучные, неинтересные напуганные рожи, на которых отпечатывается весь ваш слишком сильный страх перед будущим? потому что я устала от этого, просто устала, и сейчас хочу чего-то нового. Теперь вы не будете смотреть на то, как умирает человек - вы будете вынуждены переступить через себя и убивать окружающих.
Я знаю, вы хотите сказать, что никогда не станете ничего такого делать. Но если вы победите, я отпущу вас на свободу; с деньгами, с силами… Хороший соблазн, разве не так? Так; и я знаю, что вы, сколько бы сейчас не повторили, что являетесь добрыми и праведными, будете поступать с куда большей ненавистью и остервенением, чем окружающими.
Удачи вам в “Тибидохсе”; я с удовольствием посмотрю на то, как вы станете подыхать во всём этом, дорогие мои; удачи!..
Учредительница “Тибидохса”, преданно ваша, Чума-дель-Торт…”
– Вы ведь не будем убивать?
– с надеждой поинтересовался Сарданапал, пытаясь отказаться от игр.
– Будем, - строго ответила Медузия.
– Мы будем, и обязательно выживем - и я больше не намерена сидеть в этой дыре!
Мечта о свободе оказалась для неё куда более опьяняющей, чем для старого, слишком давно опустившего руки мага с длинными усами и бородой, которая заплетена в мелкие косички…
***
Бейбарсов откинулся на спинку стула, в который раз изучая взглядом стены небольшой комнатушки, в которой он нынче находился. Она казалась для него полупустой и слишком серой; впрочем, точно так же думали и Ленка с Жанной, но никогда не жаловались. Не жаловался и Бейбарсов - для него всё это было пустым звуком, чем-то неинтересным и совершенно незначительным; можно сказать, что Глеб жил только во время “Тибидохса”, а вот в обычное время здесь, за закрытыми окнами и бетонными стенами, он просто существовал.