Наркомэр
Шрифт:
— Пока нет. Иногда лежу, вспоминаю. Но скоро забуду. Повторять нужно. Наука тем и хороша — прочитал и сразу вспомнил.
Они подъехали к дому Мартына и остановились.
— Может, ко мне? Выпьем по чашке… вина…
Опять вина. Только что говорил, что осмысленность появилась. Вот он, алкоголизм. А Михалыч на него решил опереться. Ошибся, может? Не подумать ли еще раз, пока не наломал дров с этим негром. Это ведь только с виду он темный, а внутри он точная российская копия. Алкаш с дипломом. Мог бы служить, но не
— Меня на остановку, машину в гараж. И разошлись, как эти самые, — проговорил Михалыч. — На сегодня наш план исчерпан. Нужно напрячь мозг, посидеть-подумать. Для тебя единственное условие: быть дома и никуда не высовываться. Договорились?
Мартын развел руками: как начальник прикажет.
— Тогда поехали. На остановке я выйду и сяду в трамвай. Тебе нельзя знать, где я фактически нахожусь. Это опасно для твоего здоровья. Так бывает. Лучше не знать, потому что больше проживешь. Проверено. Может, ты возражаешь?
Федя вновь развел руками. Ему предстояло дома вести борьбу с самим собой, а это не так-то просто. Если бы рядом оказался Михалыч, было бы легче. Этот любую боль, даже зубную, заговорит. Вот, опять мураши бегут по спине. И мать говорила, что Михалыч будто гипнотизер. Без ключа в квартиру вошел. А ведь она была предупреждена, открывать не собиралась. Но ведь открыла же. Спросить бы. Может, он от алкоголя лечит?
— Михалыч, ты от алкоголизма не лечишь? — спросил Мартын.
— Почему ты спрашиваешь? — почти безучастно спросил полковник. — Тебе нужна помощь?
— Как тебе сказать… — замялся Мартын. — Мне бы от этих, от синих отвязаться.
— Тому не надо отвязываться, кто не привязан, — произнес Михалыч изменившимся голосом. — Разве не заметил, что почти сутки не употребляешь? И не будешь, потому что на самом деле тебе это не нужно. Запомни мой голос и не забывай никогда. Как раз, два, три…
Он хлопнул ладонями в такт словам.
— Хорошо быть трезвым? И тебя не тянет выпить? За каждой рюмкой нет откровения? Там лишь пустота?
— Да, — отвечал Фидель Хуанович. — Там пустота.
— Хочешь вновь поступить на службу?
— Хочу…
— Надейся. И желание твое сбудется… Все остальное пройдет…
Они замолчали. Мартын чувствовал себя теперь уверенно. Внутри его словно возник стержень, вокруг которого держалось теперь все его существо. У него и раньше был этот стержень, но потом он куда-то исчез. Рассосался, может, сам по себе. Завтра они, возможно, вновь увидятся с Михалычем и повторят разговор на ту же тему.
— А теперь отвези меня до центра. Все-таки оттуда будет ближе. Заодно проверим еще раз машину.
Федя запустил двигатель. Через час он возвратился домой.
— Все, мама. Бросил пить. Мне теперь это не нужно. Михалыч сказал, кто не привязан, тому не надо отвязываться. А я не чувствую себя привязанным. Пил, и все. Так себе. Блажь какая-то
— А я не хотела его пускать…
— С работой тоже надо будет решить. Может, служить поступлю…
Проехав на трамвае оставшийся остаток пути, Михалыч вышел. Цепкий взгляд быстро вырвал из толпы скучающую личность. Так себе, хмырь квашеный. А приглядеться — пасет кого-то. Взгляд резво стрижет по лицам, выходящим из трамвая. Увидал Михалыча, встрепенулся. Рожа бледная: по подвалам шныряет, где солнышка вольного нет. Шляпа безобразная по уши натянута. И бороденка словно выщипанная — так бы, кажется, и опалил слегка… газовой зажигалкой. Чтобы вид не портила.
Михалыч решил проверить подозрения — не за ним ли «гость». Еще в машине он снял грим. На нем даже не было очков. Они слегка жали. Так что внешний вид у него был примерно такой же, как всегда.
Он повернул за угол и ускорил шаг. Тип тоже ускорил, стараясь не отставать. Михалыч уводил «хвост» от Любиного дома, углубляясь среди двухэтажных построек позапрошлого века. Здесь были проходные дворы, ныряя в которые можно свести преследователя с ума и даже захватить его, неожиданно подойдя сзади.
Михалыч сбавил ход: преследователь, кажется, начинал отставать. «Наверно, у него одышка, — подумал Михалыч. — Надо ему помочь…»
Он сделал шаг в сторону и сразу же исчез из поля зрения, оказавшись в глубокой нише за массивной аркой. Преследователь, шатаясь на полусогнутых ногах, брел следом.
Выйдя из укрытия, Михалыч подошел к нему сзади и громко кашлянул. Мужик остановился.
— Может, ты потерял вчерашний день, дядя?
«Дядя» вздрогнул и развернулся. Ну и рожа у «хвоста». Допросить бы его с пристрастием.
— Кожемяка, неужели не узнал?
— Кого?
Михалыч удивился до глубины души. Надо же так случиться, обознался человек! У Михалыча ни одного знакомого во всем городе, не считая негра Мартына и Любы Елизаровой.
Между тем незнакомец назойливо мозолил глаза.
— Колька я! Бутылочкин.
Что-то неуловимо быстрое мелькнуло в облике человека и снова пропало. Прикидывается человек. Решил сыграть на чужой дружбе.
— Взгляни.
И мужик, распахнув куртку, задрал рубаху: на груди под правой ключицей бледнело круглое пятно молодой кожи.
— Выплыл я. Меня Федор Палыч вытащил. А я смотрю: Толька из трамвая выскочил. К сестре я приехал, а ее нету. На работе, наверно, но к ней не пойдешь в таком виде. Упадут все.
— А я думал, пасут меня. Лицо у тебя бледное, обросшее, не узнать. Я ведь тебя хотел здесь кончить. Идем отсюда скорее. Ключ у меня…
— Так вы разве с ней?
— Да, Коленька. Встретились… На работе она. Идем. Обрадуется сестра.
Михалыч замялся. Как сказать человеку, что тот для них давно умер.