Народ Мухаммеда. Антология духовных сокровищ исламской цивилизации

Шредер Эрик

Не давай рабу есть, и он будет спать. Накорми его, и он вступит в связь с женщиной.

Даже евнухи. Однажды спросили евнуха Арибу, ученого и правдивого человека:

– Расскажи мне, господин, о кастрации. Медики в этом противоречат один другому. Даже Абу Ханифа говорит о возможности евнухов вступать в брак и быть отцами детей, которых выносит их жена.

– Абу Ханифа прав, – сказал Ариба. – Во время кастрации, когда мошонка открыта, а железы смещены, пациент может впасть в состояние шока, в результате чего яички смещаются, и хирург не всегда может их найти. Со временем, когда заживает разрез, железа возвращается на должное место. Абу Ханифа не противоречит Слову Всевышнего: ребенок принадлежит мужу, позволяя такие браки, когда у евнуха остается одна из желез.

Я спросил то же самое у Абу Саида в Нишапуре, и он сказал:

– Конечно

же это возможно, ведь у меня самого только одна.

Надо быть внимательным при покупке рабов. Как часто смуглых девушек выдают за блондинок, больных за здоровых, толстых за стройных. Торговцы могут сделать голубые глаза черными, желтые щеки красными, впалые – круглыми, а волосатые – гладкими. Они представляют тонкие руки полными и скрывают оспинки и прыщи.

Нельзя покупать рабов на праздничных ярмарках. Как часто там покупали мальчиков, думая, что покупают девочку. Я слышал, как торговец говорил: «Четверть порции хны, и за нее заплатят на сотню дирхемов больше». Они удлиняют волосы, приплетая пряди того же цвета, духами скрывают дурное дыхание и отбеливают зубы поташом с сахаром или углем с солью. Девушкам велят быть любезнее со стариками и скромными людьми, но холоднее вести себя с юношами, чтобы разжечь их желания и завладеть их фантазией.

Вот девушка-певица из Медины: учтивость и грация сочетается в ней с кокетством и умом. Она никогда не ревнует, не злится и не скандалит. Девушка из Мекки – изящное создание, с узкими запястьями и лодыжками и томными глазами. Но Абу Отман, посредник, считает, что лучшая рабыня для тебя здесь – берберка, увезенная из своей страны в девятилетнем возрасте, которая прожила три года в Медине и три – в Мекке, а в шестнадцать приехала в Ирак, чтобы достигнуть совершенного успеха в искусстве быть изящной и изысканной. А теперь, когда она попала на рынок в возрасте двадцати пяти лет, она соединяет в себе все лучшие качества берберок, кокетство жительниц Медины, изящество жительниц Мекки и культуру жительниц Ирака.

Мы говорим об образованных рабынях. Есть история о том, как однажды ночью ар-Рашид лежал между двумя девушками, девушка из Куфы массировала его руки, а девушка из Медины – ступни, и очень искусно.

– Но не забывай о моей законной доле, – сказала рабыня из Куфы.

Вторая девушка отвечала:

– Но от Малика я знаю слова, дошедшие к нему от Хишама, сына Урвы, а его дедом был Зубайр, сын Аввама, спутника пророка, да благословит его Аллах и приветствует: человек, ожививший мертвую почву, владеет ею.

Первая оттолкнула ее и заспорила:

– Но от Амаша мы слышали – а он узнал это от Хайтама, который услышал это от Абдуллы ибн Масуда, которому сказал это пророк, да благословит его Аллах и приветствует – забава для того, кто ее получит, а не для того, кто ее начнет.

«На игру мужчины с женщиной любят смотреть ангелы», – сказал пророк.

«Однажды, в компании друзей, мы зашли в сад, – рассказывает Абу Сувейд, – чтобы купить фруктов. Там мы увидели старую женщину с прекрасным лицом, хотя уже совсем седую. Она расчесывалась гребнем из слоновой кости.

Мы остановились перед ней, но она как будто не замечала нас и даже не закрыла лицо.

– Если ты окрасишь в черный свои волосы, госпожа, – сказал я, – ты будешь прекраснее любой девушки. Почему ты не сделаешь этого?

Она подняла свои огромные глаза и ответила стихами:

Цвета, годами размытые,Уже не верну себе я,Поблекли черные волосы,Время проходит быстро.Все же еще горда я,Хоть и не та, какой была,А впрочем, и сейчас необходимо,Чтоб мужчины окружали меня.

– Прекрати! – закричал я.

О, эти воспоминания о грехах – как они искренни, и как лживы раскаяния».

Жалобы старика не значат, что он устал от жизни: Он устал быть немощным.

Как гласит пословица, имеющий показывает то, что скрывает нуждающийся. Подняв руку и коснувшись занавеси, за которой были его рабыни, хозяин закричал: «Спойте что-нибудь!» И они немедленно заиграли и запели, у одной была лютня, у другой – свирель, у третьей – арфа, у еще одной – кастаньеты.

Озолоти свою чашу желтым вином, так бледен жемчужный день,Мир, как невеста, сегодня покрыт перламутровым серебром.Ты смотришь на снег, а я считаю дрожащие лепестки на тонких ветвях,Не пышное празднество это весны, а белые зимние розы.Чашу

за чашей мы будем питьИ рассказывать дивные сказки.Напившись, мы будем лежать на коврах,А виночерпий стоит среди нас,Высокий и величавый.Налей вина и подай его мне, о белая рука,Вино как солнце! Как мыльный пузырь луна! И чаша небес!Вёсны я прожил в Кутраббуле и в Карке прятался от жары,Моя матььвино еще кормит меня и спасает в знойный полдень,Ветви склонились, защищает меня надежною крышей тень.А голуби плачут, как женщины, запевшие скорбную песнь,Их слезы – тоска моя, горе – беда моя, и плачем мы об одном.Как дитя во власти внезапного голода,Как слабоумный старик,Я поднимаюсь и тяжело иду к тавернщика дочери.И, защищенный толщиною ночи,Рву паутину растянутых нитей,Оплетавших ее, как дикий паук.И жалю ее, – и так напиваюсь ее вином.Из чаш позолоченных льется оно,И вино, и чаша – все золото, и уже не могу понять,Какое из них – настоящее, но знаю главную разницу:Чаша – недвижима, напиток – живой.И шепчущий проповедь под куполом небаПод звездным мерцанием – он будет нитьюЖемчужин, рассыпанных в пьянящих руках.Душу бессмертную я заложилЗа напиток и два поцелуя.Я знаю о сытости и страшусь ее:Расстанутся быстро дух и тело.Веруй, если Любовь – твоя Вера.Пусть зависть грызет любовь ненавидящего,И каждое слово его – клевета,Есть ли большая Милость Всевышнего,Чем два любящих тела на ложе?И последние дни открывают живую любовь,Пусть исчезнет сам мир, но остается – она.Ведь мы живы еще, дай нам любовь и сжалься,И пусть нечестив и несчастлив я,Об одном прошу, чтоб однаждыЯ касался любимой и кубка.Наливай! Я отчетливо вижуВсе, что будет со мною в бездне,В глубокой пропасти черта!Подай же плоти запрещенной Словом божественным,С христианским священником после в адуРазыграю вино, как мочу, над огнем.

Там, среди винных бочек и чаш, был старик в ярких одеждах, а вокруг него – прекрасные виночерпии, мерцающий свет, мирт и жасмин, лютня и свирель.

– Откройте бочку! – закричал он. – И пусть звучит лютня! – И, вдохнув благовония, обратился к ласкам.

– Пропащая душа! Не стыдишься ли ты? – вскричал я.

Он рассмеялся и приветливо отвечал:

Любви счастливейшее наступает время,Когда разоблачается желанье.

– Не настало ли время оставить распутство? – спросил я.

Он помрачнел, проворчал что-то, его лицо как будто стало другим, казалось, он задумался. Но когда он снова заговорил, то сказал вот что:

– Этот вечер для удовольствий, а не для красивых слов, а ночь – для пития, а не для диалектики. А все, что ты хочешь мне сказать, скажешь при следующей встрече. Завтра.

И я ушел».

Транжира

О, как много есть историй о расточительных наследниках. Я знал одного юношу, который страшно торопился растратить свое наследство. И когда у него остались последние пять тысяч динаров, он сказал друзьям, что хочет избавиться от них как можно скорее, чтобы увидеть, что он станет делать, оказавшись ни с чем.

Один из его друзей предложил потратить все, кроме пяти сотен, на самый лучший хрусталь, расставить его там, где обычно развлекает гостей, на последние пять сотен устроить пиршество – нанять певиц, купить фруктов, благовония, вино, лед, еду. А когда вино закончится, выпустить на стол с хрусталем двух мышей и натравить на них кота.

Юному наследнику понравилась эта мысль, и он так и сделал. На пиршестве он напился допьяна и закричал:

– Вот! Друг выпустил мышей и кота, и – весь хрусталь разбился.