Народы и личности в истории. Том 2

Миронов Владимир Борисович

Немцы зажаривают быка. Гравюра XIII в.

Насколько важен и ценен немецко-австрийский опыт? Он помогает нам увидеть смысл в тех или иных мировых событиях. Гегель в «Философии истории» подметил эту черту немецкой истории: «У нас, немцев, проявляющаяся при этом рефлексия и рассудительность чрезвычайно разнообразны: каждый историк усвоил себе в этом отношении свою собственную манеру. Англичане и французы знают в общем, как следует писать историю: они более сообразуются с общим и национальным уровнем культуры; у нас же всякий стремится придумать что-нибудь особенное, и, вместо того чтобы писать историю, мы всегда стараемся определить, как следовало бы писать историю». Далее он говорит: «Конечно, всего лучше, если историки приближаются к историкам первого рода и пишут столь наглядно, что у читателя может получиться впечатление, как будто современники и очевидцы излагают события». Историк – это учитель, у которого (у единственного) есть какой-то шанс быть услышанным сильными мира сего. Хотя те давно уже и покинули стены университетов

и лицеев. Ведь своих советников они часто не ставят ни в грош. Все же Гегель не прав, говоря, что «народы и правительства никогда ничему не научились из истории и не действовали согласно поучениям, которые можно было бы извлечь из нее». Это справедливо в отношении глупых народов и правительств. Умные пытаются научиться. Отсюда настоятельная необходимость честного и нелицеприятного критического анализа духовной и социальной жизни, конкретной деятельности правителей, парламентов, их вождей. Историк – это жрец современности. Ему открыты тайны будущего. Он вершит праведный суд над всеми теми, кто мнит себя вершителями народных судеб. Его святая обязанность: воспеть «красоту, святость, жертвенный подвиг», но и одновременно осудить все «порочное, постыдное и безобразное». В конечном счете ведь любой человек – «существо историческое». [658]

658

Гегель Г. В. Ф. Философия истории. С.-П… 1993. С. 60–61.

Таким образом, «немцы» становились не только властителями умов и законодателями в науках и образовании, но и провозвестниками давних пороков Европы. Умных они покоряли фундаментальностью, основательностью своих знаний, неудержимой тягой к науке, глупых – костюмами да бражничаньем. Все это надо иметь в виду и нам, особенно учитывая ту роль и место, что заняли немцы в истории и культуре, в управлении Россией. Еще со времен Петра Великого знаменитая Немецкая слобода стала своего рода реальным градом Китежем (Кутежем), а различные немецкие партии то и дело оказывались у власти. Вон и Екатерина Великая была немкой. Да и вообще слишком тесно и органично переплетена история германских и славянских народов. Не секрет, что немцы то и дело устремлялись на нашу землю (как воины, правители, мирные поселенцы). Сюда рвались многие светила немецкой науки.

Немецкое влияние не всегда было полезным, позитивным и разумным… Вспомним хотя бы эпоху «бироновщины», когда правителем Русского государства стал курляндский немец. По словам С. Соловьева, «иго с Запада – более тяжкое, чем прежнее иго с Востока, иго татарское». Тогда нашу страну, как и нынче (в конце XX века), горе-правители отдали на растерзание иноземцам и иноверцам. Власть таких «внутренних немцев» во сто раз хуже и страшнее власти завоевателя-монгола. Сегодняшние бироны особенно алчны, наглы и циничны, ибо они ведут самостоятельную политику. С. М. Соловьев писал: «Но теперь этот самый ненавистный фаворит-иноземец, на которого складывались все бедствия прошлого тяжелого царствования, становится правителем самостоятельным…» И далее: «Россия была подарена безнравственному иноземцу, как цена позорной связи! Этого переносить было нельзя». О том, как вели себя чужеземцы в России при Бироне, говорил митрополит Амвросий в проповеди на день рождения Елизаветы (1741), когда иго немцев пало. Воцарившаяся в Кремле иноземная рать специально разыскивала русские таланты, ученых людей и прочих, чтобы погубить их. Для этого использовалась самая адская тактика. «Был ли кто из русских, – говорил Амвросий, – искусный, например, художник, инженер, архитектор или солдат старый, а наипаче ежели он был ученик Петра Великого: тут они тысячу способов придумывали, как бы его уловить, к делу какому-нибудь привязать, под интерес подвесть и, таким образом, или голову ему отсечь, или послать в такое место, где надобно необходимо и самому умереть от глада, за то одно, что он инженер, что он архитектор, что он ученик Петра Великого»… Одним словом, их действия буквально в деталях схожи с действиями нынешних мучителей России. Оратор заключил речь словами: «Кратко сказать: всех людей добрых, простосердечных, государству доброжелательных и отечеству весьма нужных и потребных, под разными претекстами губили, разоряли и вовсе искореняли, а равных себе безбожников, бессовестных грабителей, казны государственных похитителей весьма любили, ублажали, почитали, в ранги великие производили и прочее». Этот ужас закончился только после того, как Бирон был сброшен с престола и посажен в острог. В России только приход истинно русского государя или государыни может остановить западное иго. Вступление на престол Елизаветы, а затем Екатерины II (хоть и немки) повернет жизнь на русское направление. [659]

659

Коялович М. О. История русского самосознания. Минск, 1997. С. 395, 396, 398.

Кроме политико-административного гнета, есть и другой гнет, ничуть не менее страшный. Известно, что в XIX в. властительницей дум образованного общества стала немецкая философия. Начало «онемечиванью» русской мысли положили Станкевич, Белинский, Герцен, Бакунин и другие. Станкевич буквально засадил Бакунина за Канта, и тот «по Канту… выучился по-немецки». Увлечение Шеллингом, Кантом, Фихте, Гегелем было столь сильным, что даже неистовый Белинский, человек экстремы, как сказал Герцен, как-то засомневался. Удивительно, что никто из тогдашней разночинной интеллигенции не отнесся критично к такому влиянию, хотя известно, что обыватель редко в состоянии проникнуться духом мудрого, прекрасного, возвышенного, интеллектуального. Как заметил немецкий писатель Ф. Клингер (1752–1831): «Тысячу можно отыскать ученых, пока на одного натолкнемся мудреца». В похожей манере высказывался и романтик Ф. Шлегель. Высоко оценивая способности германской нации, он тем не менее предупреждал: «Говорят, что немцы – первый в мире народ в том, что касается высоты художественного чутья и научного духа, – конечно, но тогда найдется очень мало немцев». [660]

660

Шлегель Ф. Эстетика, философия, критика. Т. 1. М., 1983. С. 287.

Германскую философию прививал Московскому университету

и М. Г. Павлов. Он внес в сознание русского провинциала Шеллингову премудрость («эту Магабарату философии», по словам все того же Герцена). Все пустые и ничтожнейшие брошюры, вьгходившие в Берлине, в других губернских и уездных городах (в Германии и России), где только упоминалось о Гегеле, «зачитывались до дыр, до пятен, до падения листов в несколько дней». Сейчас не будем в деталях разбирать, что тут было вредного, а что полезного – в таком вот почти повальном увлечении немецкой мыслью. Это было крайне опасно по многим причинам. Но прежде всего среди таких новообращенцев даже иные толковые идеи и мысли вдруг делали из кровных русских «закоснелейших немцев», как тот магистр университета, о котором писал Герцен. Приехав из Берлина, «он остановился навсегда, расстроив, ослабив свои способности философией и филологией». [661]

661

Герцен А. И. Было и думы. Сочинения в 9 томах. Т. 5. М., 1956. С. 15, 29.

Мода на гегельянство приняла характер и масштаб настоящей эпидемии. «Приезжаю в Москву с Кавказа (осенью 1837 года), – рассказывал впоследствии Белинский, – приезжает Бакунин, мы живем вместе. Летом просмотрел он философию религии и права Гегеля. Новый мир нам открылся» (письмо Станкевичу, сентябрь-октябрь 1839 г.). К их компании присоединился и Катков, прочитавший гегелевскую «Эстетику». Реакция Белинского в ходе беседы о Гегеле: «Боже мой! Какой новый, светлый, бесконечный мир!» Как видите, не только нигилисты-разночинцы, но и наши убежденные консерваторы «пьянели от немца» в России. Вот Станкевич в западническо-подобострастном угаре, хотя и в шутливой форме, бросает русским: «Поцелуй ручку у Грановского и погладь его по голове за то, что он занимается делом и начинает признавать достоинство Егора Федоровича Гегелева» (Г. В. Ф. Гегеля). [662]

662

Иванов-Разумник. История русской общественной мысли. Т. 1. М., 1997. С. 296.

Отчего же тогда целая плеяда русских мыслителей и писателей увлеклась гегельянством? Почему столь привлекательным оказался Гегель для интеллигенции? Потому что в его учении они старались найти самые простые ответы на сложные вопросы бытия, что прежде всего и свойственно детски-механистическому разуму. Если народ порой еще подвержен сомнениям, то философы и политики подобного рода – никогда! У них все просто и ясно. Делаем с историей все, что пожелаем. А ведь «товарищ Гегель» ввел в свой исторический «гарем» лишь те народы, которые счел «достойными». Остальные нации ему просто не нужны. Он даже не упомянул о них. Для него нет ни Византии, ни славянства! Н. И. Кареев абсолютно прав, воскликнув: «Тогда как история представляет из себя течение многих параллельных рек, у Гегеля только одна река». Да еще река, полная коварных омутов, водоворотов, о которых он и не думает предупредить читателя. Разум, как и отдельный человек, для него средство на пути обретения нациями «счастья». Гегель, певец арийской расы, подкупал наших западников своей ясностью.

Вот как объяснял причины такого увлечения один из западнических авторов… В тридцатые и сороковые годы русская мысль якобы находилась в периоде младенчества. Не было ни науки, ни философии, но потребность в том и другом была. И вдруг русскому человеку предлагают систему, охватывающую собою все, дающую ответ на все, примиряющую его с жизнью, с действительностью, оправдывающую его ничтожество, открывающую перед ним бесконечное, созерцательное наслаждение! Мудрено было не увлечься – и гегельянство стало дорогим гостем в России. Сколько надо было усилий ума, чтобы усвоить себе систему берлинского мудреца, сколько времени уходило на обсуждение диалектических тонкостей! Это наполняло жизнь, мало того: заставляло пересматривать свои взгляды и убеждения. Русские люди задумались, и притом очень серьезно. Благодаря различию в индивидуальности тех, кто штудировал Гегеля, его философия производила различное впечатление. Воспитавшись на ней, одни стали западниками, другие – славянофилами. Началась знаменитая борьба мнений, проявлением которой можно считать «Философские письма» Чаадаева, помещенные в «Телескопе» за 1836 год, – борьба, наполнившая собою всю деятельность Белинского и, в сущности, продолжающаяся еще до сих пор. Вопрос, являющийся яблоком раздора, ставится, надо сказать, очень странно. Спрашивается: где истина – на Западе или в России? Крайние западники отвечали: истина только в Европе, крайние славянофилы: истина только в России. Поэтому первые проповедовали полное самоотречение, вторые – полное самодовольство. Если же говорить о всем народе, тот в те времена даже своих родимых Белинского с Гоголем, а не то что там какого-то Гегеля крайне редко «с базара приносил». Таковы истоки гегельянства.

Оно, может, и неплохо. Ведь насладиться гегелевской мыслью может далеко не всякий. Как только начинаешь понимать, чего же хочет немецкий философ, сразу проверяешь замки и запоры в собственном доме, в России. В этом случае М. Бубер был прав, сказав: «Мировой дом Гегеля восхитителен, в нем все можно объяснить, ему можно подражать, но как жилье он никуда не годится. Рассудок утверждает его, слово – восхваляет, однако действительный человек сюда не вхож». [663] Действительный человек из народа порой даже и не слышал о нем.

663

Бубер М. Два образа веры. М., 1995. С.177.

Кстати, то, что этот досточтимый Егор Федорович (Гегель), гордость немецкой и мировой науки, позволял себе в отношении славян, об этом тут и говорить не хочется. Просто-напросто хамско-циничные выпады (с любой точки зрения). Хотя он и не мог не заметить в Европе огромной массы славян, тем не менее, Гегель не только не желал отнести славян в разряд цивилизованных народов, но и вообще отрицал их способность к высшему разуму. Он так писал о славянах: «Однако вся эта масса исключается из нашего обзора потому, что она до сих пор не выступала как самостоятельный момент в ряду обнаружений разума в мире». [664]

664

Гегель Г. В. Ф. Философия истории. С.-П., 1993. С. 368.