Нарушители равновесия
Шрифт:
Один лапоть справа, Другой лапоть — слева, Шапка на березе, А зипун на ели.
Войча с чувством, хотя и вполголоса, допел эту поучительную песню, поднес ко рту очередной кусок ароматного мяса и… застыл. Из лесу спокойной неторопливой походкой выходил Ужик, неся в руках небольшую ветку, на которую были нанизаны проткнутые сквозь жабры рыбы. Не одна, не две — целых три, причем очень даже не маленькие. Какие именно — лещи или сазаны — Войча от изумления даже не понял. Он уронил кусок мяса, сглотнул и принялся очумело глядеть на Ужика. Тот между тем деловито насадил каждую рыбу на импровизированный вертел из подходящих по
Оставалось одно — молчать. Молчать и наблюдать, как рыбы покрываются ароматной корочкой, как недотепа-Ужик аккуратно снимает их с огня… Наконец он поделил рыб пополам, разломив одну из них надвое, причем большая половина была предложена Войче.
Отважный альбир от рыбы не отказался, но спасибо не сказал и вкуса не почувствовал. Выходило что-то поистине несуразное. Но не спрашивать же сопляка, как он умудрился поймать этих красавцев, да еще в такой срок, за который и жабу-то не изловишь. Однако об этом Войча не спросил, а поинтересовался со всевозможной язвительностью, можно ли рахманам есть рыбу. Ведь рыба, если присмотреться, тоже мясо.
Ужи к согласился с этим умозаключением, сообщив, что обычно рахманы — и ученики рахманов — рыбу не едят. Но Патар разрешил ему в походе рыбу вкушать. В виде исключения — и только в редких случаях. А тут случай как раз подвернулся — озеро рядом и полно стрекоз. На стрекоз же, а особенно на их личинок, любая рыба ловится.
Войча плохо помнил, когда стрекозы выводят личинок, но решил не спорить. Он был слишком подавлен, решив больше не заводить разговора о мясоедении.
Итак, вопрос был если не решен, то отложен, и несколько следующих дней прошли совершенно спокойно. Гроза, в очередной раз прогрохотав на горизонте, обошла стороной, чугастры, равно как иная лесная нежить, в гости не наведывались, а лесная дорога вела прямо на полдень — к загадочному Акелону.
Крепость появилась неожиданно. Дорога сделала резкий поворот, вынырнув из лесной чащи, и тут же глазам открылась синяя гладь небольшой речушки, а чуть дальше — черные бревна старого частокола. Это была даже не крепость, так, острожек, в котором едва умещалась дюжина кметов. Да и название она имела странное — Кудыкина Гать. Впрочем, насчет Кудыкиной Войча не был твердо уверен, Может не Кудыкина, а Гадюкина. Но что Гать — так это уж точно.
Про эту Кудыкину-Гадюкину крепость Войча начал рассказывать еще дня за два до того, как дорога привела их к старому частоколу. Гать с ее дюжиной кметов за старым частоколом — последний оплот Кесвой власти на их пути. Более того, оплот важный. Войчемир с видом опытного полководца пояснил, что ценность укрепления вовсе не в размерах. Для окрестных лесовиков и этого за глаза хватит, а главное, Гать — важный сторожевой пост аккурат на пересечении двух дорог. Достаточно послать голубя с красной тесемкой на лапке — и в Кей-городе уже начнут собирать войска. А дюжина храбрецов за частоколом имеет полное право и даже обязанность героически пасть, задержав врага, за что их впоследствии воспоют в песнях и помянут в молитвах.
В крепости их встретили радушно. Войча уже как-то бывал здесь, когда приводил из Савмата очередную смену, и хорошо помнил старшего кмета — пожилого длиннобородого Нслюба. Несмотря на такое имя, старший кмет встретил гостей из Савмата, как полагается. На обед кроме кувшина настоящего румского вина, что уже само
День отдыхали, а на следующий, точнее на следующее утро, Войча умылся до пояса, дабы в голове прояснилось после вчерашнего пиршества, после чего отправился искать своего непутевого спутника. Ужика он нашел на берегу речки
— парень сидел на коряге и смотрел куда-то вдаль. Вой-чсмир решил, что лучшего места для важного разговора и не придумать.
— Чолом! — бросил он, усаживаясь рядом с корягой прямо на песок, — Отдыхаешь? Отдыхай, отдыхай, завтра выступаем!
— Ага…
Такое равнодушие озлило Войчемира.
— Ага, ага, Ты хоть подумал, куда нам идти?
— На полдень…
Войча хмыкнул — вот тут-то он и прищучит мальца!
— А какой дорогой? Дороги-то две!
— Которая на полдень ведет…
— Да они обе на полдень ведут! — хохотнул довольный Войчемир. — Следопыт!
— Не обе, — вес так же вяло отреагировал недотепа-Ужик, — одна, которая до переправы, идет между полднем и восходом.
— Гм-м…
Войча понял, что Ужика этим не взять, и решил говорить серьезно.
— Тут вот какое дело получается. Мне Нелюб, который здесь старший, кой-чего рассказал… Дороги две — одна к старой переправе, а от нее потом еще одна ответвляется — прямо на полдень…
— Это далеко. Недели полторы потеряем…
— Ага! — вновь вскинулся Войча. — Потеряем! Потому что ты, олух, пешком ходишь! Зато живы останемся. Дорога, которая на полдень, знаешь через что идет?
— Через лес…
— Через лес! — возмутился Войчемир. — Да ты знаешь, что это за лес? Это же Навий Лес!
— Ну и что?
Действительно, «ну и что?». Конечно, такое мог сморозить только Ужик.
О Навьем Лесе Войча слыхал еще в Савмате. Поговаривали, что человеку туда лучше не соваться. Одно слово — Навий. Живых людей там почти и не встретишь. А уж насчет неживых…
— Мне Нелюб вот чего сообщил, — Войча решил говорить строго, по-военному.
— Места здесь гиблые, В этом году уже двое пропали — прямо на конях и с полным вооружением. Дальше Навьих Полян сейчас никто и не суется. Даже местные, лесовики которые, и те ушли. Было тут село, маленькое, прямо посреди леса, так оттуда уже год как вестей нет. А чего удивляться? Навы — они есть навы!
— А чего — навы? — Ужик лениво пожал своими узкими плечами. — Тебя чугастр — и тот слушается. Подумаешь — навы!
Войча только и нашелся, что хмыкнуть. Это уже слишком даже для Ужика. Чугастр, конечно, не подарок, но он хоть из костей и мяса, а вот навы…
— Жалко их, — как ни в чем не бывало продолжал недотепа. — И помог бы, да как?
— У пчелки жалко! — рассвирепел Войчемир. — Жалостник нашелся! Да знаешь, сколько людей из-за них погинуло!
— От страха все это, — Ужик вздохнул и отвернулся. — Ты же их не боишься, альбир?
«Я?!» — хотел было возмутиться Войча, но прикусил язык. Бояться-то он не боялся — не положено ему бояться, но все-таки… И кроме того, с чего это Ужик его альбиром назвал? Намекал, что ли?