Нас вызывает Таймыр? Записки бродячего повара. Книга вторая
Шрифт:
В аэропорт нас с Натальей Ивановной провожать никто не пришел. Так что пришлось мне самому тащить на плечах из камеры хранения, где покоился наш мешок с картошкой, этот тяжеленный груз. Камера хранения в Красноярске располагается довольно далеко (нужно пересекать привокзальную площадь), так что, когда я припер на регистрацию злополучный мешок, поджилки у меня ощутимо тряслись. Тем временем Наталья Ивановна повстречала какого-то Мишу, с которым она когда-то работала в Саянах. Вдвоем с ним дело у нас пошло бойчее, и вскоре все наши вещи уже лежали возле стойки регистрации.
К самому нашему отлету
— Наталья Иванна, — кричит Лиля, — давай меняться! Я тебе в придачу еще и свитер дам. Тот, что тебе нравится, в синюю шашечку, а?
— Ишь ты какая хитрая, — прищурившись, говорит Наталья Ивановна и закуривает «Беломор», — стану я какие-то паршивые Золотые Пески на Хатангу менять, на Челюскин да на Косистый! И зачем мне твой свитер в шашечку на Золотых Песках? Он бы мне на Таймыре пригодился, это верно. Надевай свой свитер и лети в Болгарию! Вернешься коричневая, мужики ахнут!
И вот уже игрушечные аэропортовские автомобильчики везут нас к самолету. Лиля и Миша машут нам рукой, и я успеваю заметить, что в глазах у Лили стоят слезы.
Первую посадку наш «Ан-24» совершил в Енисейске. Город этот по сибирским масштабам довольно большой и старинный, ему более трехсот лет от роду. Моросит все тот же мелкий противный дождичек. Пока самолет заправляют, пассажиры жмутся поблизости, не решаясь далеко отходить от своего крылатого дома: холодно, мокро, много комаров. Вокруг непроглядная тьма: освещены лишь наш самолет, взлетно-посадочная полоса да где-то вдалеке, в полукилометре, а может, и дальше скудно светится утлое здание аэропорта. Только заправили наш самолет, только собрались мы в него садиться, как вдруг из темноты вынырнула грузовая бортовая машина; из ее кабины выпорхнула девица в форменном зимнем пальто и шапке, заперла наш самолет на большой висячий замок, на ходу крикнула нам, что наш рейс задерживается, поскольку Подкаменная Тунгуска (пункт следующей посадки) отказывается принимать, после чего грузовик нырнул в темноту и вскоре исчез в ней.
Мы остались одни. Холодно, мокро, страшно. Неистовствуют комары, хнычут дети.
— Интересно, сколько нам тут торчать? — робко озираясь по сторонам, спрашивает неизвестно у кого девица в легком плащике.
— Давайте хоть костер запалим, — предложил парень в джинсах и тельняшке, — там вон вроде кустарника полно.
— С ума сошел? — в ужасе замахал руками мужик в шляпе пирожком. — Здесь же самолет заправленный. Взрыв устроить хочешь?
— А что же делать? — хлюпнув носом, спросила девчонка в фиолетовых сапогах. — Страшно...
— Сейчас я им устрою веселую жизнь, — энергично сказала Наталья Ивановна и, поправив на плече ремень полевой сумки, закурила свой неизменный «Беломор». — Жень, пошли! — Она махнула рукой в сторону тускло светившегося аэропорта.
— Что вы делаете?! — простонал мужик в шляпе пирожком. — Здесь же нельзя курить. И открытым огнем пользоваться.
— Иди ты, дядя, знаешь куда, — весело сказала Наталья Ивановна.
— Куда? — поинтересовался парень в джинсах и тельняшке.
— Он знает, — ответила Наталья Ивановна и скомандовала мне: — Пошли.
Не успели мы отойти от самолета
— Сдрейфили, сволочи! — засмеялась Наталья Ивановна, и мы повернули обратно к самолету.
Вместе с нами к пассажирам подкатил старенький облупленный автобус, который и отвез нас всех в аэропорт.
В аэропорту все заперто на замки, нигде ни одного служителя, и даже шофер, который привез нас в автобусе, исчез, едва только мы вошли в помещение. В порту душно, грязновато, малолюдно. На лавках вольготно расположилась компания из пяти мужчин, двух женщин и наглого ребенка лет двенадцати. Причем ребенок полулежал на большом аккордеоне в футляре. Возле стены было свалено несметное количество багажа, едва ли не половину которого составляло пиво. Не меньше десяти просторных авосек было туго набито бутылками с популярным напитком; тут же лежало несколько полиэтиленовых бочонков и канистр — тоже, видимо, с ним. Кроме этой странной компании, ни одного пассажира в порту более не было.
— Мимо Енисейска проскочить хотели? — криво усмехнулся ребенок с аккордеона. — Пролететь, как фанера над Парижем?
— Какая фанера? — захлопала глазами девчонка в фиолетовых сапогах, но ребенок не удостоил ее ответом.
— Располагайтесь, — щедрым жестом предложил нам места на лавках длинный худой мужик с испитым лицом. — Будьте, как дома. Добро пожаловать в местные Палестины. Позвольте угоститься папиросочкой, — обратился он к Наталье Ивановне.
— Угощайтесь, — достала та пачку.
Мужик угостился, и мы с Натальей Ивановной присели рядом.
— Вы местные? — спросил я. — Из Енисейска?
— Мы?! — страшно обиделся толстомордый фиксатый мужик, сидевший неподалеку. — Мы артисты. И наш дом — подмостки. А также весь свет.
Только здесь мы заметили, что вся компания нетрезва.
— Извините, — смешался я. — А здесь-то вы давно сидите? И ответьте скромным путешественникам, что за Палестины такие город Енисейск?
— Недели три, однако, — ответил тот, что угощался папироской.
— Четыре, — поправила его дама низким голосом.
— А город, что же, — продолжал облагодетельствованный мужик, — город как город. Комара, правда, многовато. Зато с пивом очень хорошо. Тут, знаете ли, собственный пивзавод. С прежних еще времен.
— А еще какие-нибудь заводы есть? — продолжал я светский разговор.
— Мехзавод есть... Мы у них в клубе работали.
— Мехзавод? Меха выделывает?
— Какие меха? — засмеялась дама. — Откуда здесь меха?! Механический завод. Варят там что-то... Электросваркой...
— Ну, еще порт речной. И лесокомбинат, — говорил мужик, пыхтя дареной папироской. — Экспортный лес в Игарку отсюда везут иностранцу. Там, в Игарке, говорят, полным-полно иностранцев. К осени, может, и мы там работать будем.
— Тоже, значит, на экспорт, — уточнил я.
— Угу, — согласился мужик. — Только нам программу тогда изменить, наверное, придется. Слегка...
— И что удивительно, — встрял в разговор толстомордый, — пропасть церквей в этом Енисейске. Только уж больно часто они тут горят почему-то. Вот обыкновенные дома — ничего, а как церковь — обязательно с ней чего-нибудь выходит. Говорят, каждый год по штуке сгорает.