Насчет папайи
Шрифт:
— Но ты же спросила, — ответил он смущенно и слегка обиженно.
— Забудь об этом. За-будь. За-будь. Идет?
— Идет. — Он все еще пытался сообразить.
В тот вечер он рассказал ей о Хендрике (но не о том, кто их вместе свел) и о первых своих двух днях на складе.
— Похоже, этого дела тебе хватит надолго.
Он кашлянул, и она почувствовала неладное. Так он кашлял, когда собирался сказать что-то, что ей могло не понравиться.
— Ты не могла бы кое-что для меня сделать?
— Возможно.
— Можно мне брать по вечерам твою машину? Вдруг мне понадобится за кем-нибудь проследить, а мой фургон они теперь знают.
— Может быть.
— Нет, мне это в самом деле необходимо.
Наступило молчание. Сам того не желая, Даффи нарушил правила. Как он узнает, как вернуть машину в конце вечера? Или куда ее вернуть?
— Может быть, Даффи. Но тебе каждый раз придется спрашивать особо.
— Идет. И не могла бы ты достать мне отчет патрульной службы о том, что случилось с МакКеем?
— Вряд ли.
— Но ты ведь можешь это сделать?
— Возможно, я могла бы найти того, кто бы мне его прочитал. Но это не входит в наши правила.
— Просто я подумал, — тихо сказал Даффи, — вдруг кто-то захочет сделать то же самое со мной. — Господи, он блефовал. Она поднялась и взяла свою сумку со спальными принадлежностями. Он сознавал, что натворил, чувствовал себя паршиво. Не потому, что пытался заставить ее добыть ему информацию, но потому, что пытался ее напугать.
— Пожалуйста, останься, а?
— Прости, нет. Завтра тяжелый день, надо как следует выспаться. — Она взъерошила его волосы, словно говорила: «Все нормально, правда, вот только не сегодня». — Надеюсь, завтра твои коллеги отнесутся к тебе лучше.
— Да, забыл сказать. Они и сегодня отнеслись очень даже ничего. Я хочу сказать, сначала все было, как я тебе рассказывал, а потом стало по-другому.
— То есть как?
— Ну, мне, как вчера, пришлось делать чуть не всю работу, и почти никто со мной не разговаривал, и меня заставляли делать совершенно ненужные вещи, и они знали, что я знаю, что они совершенно ненужные. А потом, в конце дня, угадай, что случилось? Я открываю свой шкафчик в раздевалке, и что я там нахожу? Пятьдесят фунтов. Засаленными бумажками по одному фунту.
3
На следующий день брюхатые боинги не показывались в районе автострады М4. Прошел слух, что на этот раз они предпочли подлетать с севера, со стороны Кольцевой. Говорили, что им приходится заходить не с того конца из-за ветра, но Даффи догадывался, в чем дело. Наверняка они вчера так изуродовали посадочную полосу, что сегодня пришлось задействовать другую. А пассажирам правды не говорят. Вот еще одна причина, почему Даффи зарекся летать: тебе никогда не говорят правды. Он наслушался достаточно рассказов своих приятелей, чтобы усвоить, что первое правило всякой авиакомпании гласит: нельзя пугать клиентов, вдруг они выживут и захотят воспользоваться нашими услугами еще раз. И они говорили «Небольшая болтанка», когда половина пассажиров видели, что один из двигателей охвачен пламенем, и «Извините, капитан забыл дома носовой платок», когда накрылась вся гидравлика, и самолет как сумасшедший спешил обратно на базу, лихорадочно сливая горючку в устье Темзы.
Всю дорогу он не переставал думать о поручении, которое дал ему Хендрик. Оно обещало быть выгодным, вот что оно обещало; взявшись за такое, обычно делаешь все что можешь, а потом клиент решает, что спустил на тебя уже достаточно денег, и теперь попробует что-то другое, или что-то получше, или обратится в полицию, или научится жить со своими убытками. У него уже бывало нечто подобное. Ему понадобится несколько дней на то, чтобы выяснить, как работает фирма, как обеспечивается охрана терминала и каким образом можно эту охрану обойти; все это были лишь самые общие правила. Он не знал, что может быть украдено в следующий раз (по словам Хендрика, это всегда было что-то новое) и не знал, кому удобнее всего это сделать.
Что
Деньги в шкафчике раздевалки — старо, как мир. Всегда, везде, где бы ни происходили какие-нибудь скрытые махинации (даже в известном месте, где всегда прохладно и днем и ночью горит приятный синий свет) — в них принимала участие наличка в шкафчике раздевалки. Причина была наипростейшей: это была проверка. Ее целью было заставить вас сделать немедленный выбор, и тем установить, что вы за человек. Деньги можно было отдать; тогда возникало два рода проблем: вы либо отдавали их не тому человеку, который не знал, что происходит, и в итоге поднимал большой шум — а в конечном итоге вас в темном переулке размазывали лицом по кирпичной стене. Либо вы отдавали эти деньги томучеловеку, человеку, от которого они, более-менее, к вам и попали; при этом вы как бы говорили ему: «Как мило, что ты, оказывается, мошенник, а я вот нет, но я все же надеюсь, что мы с тобой поладим». И если даже вы делали это с явным сожалением и только не хотели участвовать в этой конкретной афере из-за ее тривиальности, вы, вследствие отказа, становились в позу эдакого чистоплюя, эдакого Все-в-дерьме-а-я-весь-в-белом. И следствием такогоповорота было то, что вся грязная работа внезапно доставалась вам, и ваш выходной костюм чисто случайно оказывался залит машинным маслом, и ночное дежурство выпадало на вашу долю чуть чаще, чем всем остальным, и порой в столовой вас чисто случайно толкали под локоть как раз в тот момент, как вы собирались отправить в рот ложку бобов, пока, наконец, вы не говорили себе «К черту!» — и вам даже некому было пожаловаться, потому что это слишком походило на ябедничество в младших классах, и что они, в конце концов, такого сделали?
И вот, нередко, просто потому, что так проще — или потому, что жена хочет новые занавески, или чтобы можно было лишний раз зайти попить пивка — вы берете эти деньги. Даффи понимал такой поступок. Он не одобрял его, но понимал очень хорошо.
В данном конкретном случае он не сомневался. Едва увидев перетянутые резинкой зеленые бумажки, он сунул их в нагрудный карман своей джинсовой куртки: никогда не знаешь, кто сейчас за тобой наблюдает. На всякий случай неплохо было продемонстрировать, что он открыт для деловых предложений.
Чтобы избежать неприятностей — с какой-нибудь из банкнот могло быть связано вполне невинное, но подсудное дельце — он положил их в коричневый конверт, надписал время и место находки, и отдал на хранение Кэрол. Теперь, раз дело приняло такой оборот, оставалось только ждать. Не будет же он благодарить Глисона, или китайца за деньги и спрашивать, какие будут указания. Не будет, если не дурак. Он будет вести себя как ни в чем не бывало, и через какое-то время — какое, не знает никто — он будет стоять где-нибудь во дворе, думая о чем-то своем, и голос за спиной скажет «Рад, что ты с нами» — и ты повернешься, кивнешь и промолчишь, и будешь знать, что это — он.