Насчет папайи
Шрифт:
— И что вы делаете?
— Посылаем их в особый туалет для несушек.
— ?
— Это такая комната для тех, про кого мы думаем, что у них есть наркотик. Кровать, пара стульев и на возвышении унитаз, вроде трона. Красивенький такой унитаз. Внутри — полиэтиленовая подкладка, ну, как мешок для мусора, который засовывают в ведро. То есть, ничего не скрываем, показываем, чего от них хотим, и унитаз на самом видном месте. А потом мы просто садимся и ждем. Если они хотят доказать, что мы ошибаемся, вот, пожалуйста, что может быть проще. Повоняет малость, но зато как эффективно.
— И сколько вам приходится ждать?
— Иногда несколько дней. При этом с них нельзя спускать глаз, ни на минуту. Стоит отвернуться, и знаешь, что они делают? — Даффи не знал. — Они срут и тут
Даффи сглотнул, и с омерзением уставился на свой эклер.
— Они глотают это?
— Либо так, либо семь лет тюрьмы. Думаю, тут любой проглотит.
Даффи согласился, но в детали предпочел не вдаваться.
— Это, наверное, очень нудно — ждать.
— Да, конечно. Если б мы были в каком-нибудь Гонконге, мы бы просто подсыпали им в кофе быстродействующее слабительное, и на тебе пожалуйста. Но здесь у нас это опять же будет считаться оскорблением личности, так что приходится просто сидеть и ждать, и мы ждем столько, сколько нужно. А когда они, наконец, понимают, что так просто уйти им не дадут, то остается натянуть резиновые перчатки, насадить на нос прищепку — и думай о Родине.
— А мне в кофе ничего не подсыпали?
— Ладно, скажу: там новейший препарат, нейтрализующий чувство страха. Я хочу, чтобы вы доставили в Багдад несколько блоков фруктовой жвачки, — Уиллет ухмыльнулся. Его привлекала перспектива доесть за Даффи шоколадный эклер. — Да, просто на случай, если вам интересно: рекорд несушки — пятьдесят пять. Это, конечно, если и спереди, и сзади. А рекорд «глотателей» — 150. В «Книге рекордов Гиннеса» вы этого не найдете.
Даффи ухмыльнулся в ответ. Уиллет был старым симпатягой — не таким, впрочем, и старым — за пятьдесят. С тех пор, как они познакомились, волосы у него поредели, но он по-прежнему был все такой же коренастый, словоохотливый старый хрен. У него было лицо любимого дядюшки вашего лучшего друга. Возможно, поэтому он так преуспел в качестве таможенника. Немногие станут врать любимому дядюшке лучшего друга, а те, кто все же станет, почувствуют такую вину, что все равно себя выдадут. Когда они только познакомились, Уиллет уже был старшим таможенником, и хотя его стаж к тому времени был достаточно велик, он с умилением рассказывал о своем пребывании на ответственном посту вперед-, а точнее сказать — в зад смотрящего.
Они встретились за чашечкой кофе в «Яблоневом буфете» Первого терминала. За спиной Даффи возвышалось служившее оправданием названию пятиметровое искусственное дерево, увешанное красными и зелеными шарами. Над его головой время от времени принималось трещать главное табло прилета и вылета, выдавая сведения о послеобеденных рейсах; та же самая информация высвечивалась на размещенных там и сям телевизионных мониторах. Каждые тридцать секунд как гром среди ясного неба раздавался «последний призыв» диктора пройти на посадку, и на столиках оставались десятки недопитых стаканов чая. Для слуха Даффи эти слова звучали как memento mori. [2] Он мог поспорить, что среди вышедших на пенсию пилотов были такие, кто назвал свое бунгало Последним Призывом.
2
Помни о смерти (лат.)(напоминание о том, что ты смертен).
Только присутствие Уиллета удерживало Даффи от того, чтобы предаться средней тяжести паранойе. Он ненавидел аэропорты… Он ненавидел и самолеты тоже. Все это, без сомнения, потому, что он ненавидел Заграницу. Иностранцев он, правда, не ненавидел — не больше, чем многих других людей, не иностранцев, — но он ненавидел место, откуда они приезжали. Сам Даффи, понятное дело, за границей никогда не был, но ему и не надо было туда ездить, чтобы знать, что там полно психопатов. И поэтому он ненавидел все, что напоминало ему об ужасающей возможности поездки за границу. Увидев в небе самолет, он втягивал голову в плечи, мирно едущий по Кромвель-роуд автобус Британских Авиалиний наполнял его тревогой. Даже
Была у Хитроу и другая особенность. Этот аэропорт был словно маленький анклав на территории Великобритании. Люди здесь переставали быть англичанами — даже если за его пределами ими были. Они запросто могли ударить тебя углом чемодана — и не извинялись. Они норовили пролезть вперед тебя в очередях. Они кричали. Они без стеснения выражали свои эмоции у выхода на посадку. Они словно старались казаться б о льшими иностранцами, чем сами иностранцы. И повсюду сновали миниатюрные азиатские женщины в коричневых халатах: они таскали подносы, драили полы, вычищали пепельницы, грациозно заходили и выходили из туалетов. Почти все они были настолько маленькие, что Даффи начинал чувствовать себя крупным мужчиной; многие из них казались довольно пожилыми; они никогда не разговаривали, разве что друг с другом, и язык их был непонятный. Единственным, что напоминало, что здесь не Заграница, были указатели и голос, объявляющий прибытие и посадку, всегда настолько спокойный, что это нервировало Даффи. Но даже это не помогало почувствовать, что ты в Англии. Когда миниатюрная азиатская женщина убирала за Даффи поднос, он вдруг понял, на что было похоже это место: процветающий форпост Империи с порабощенными туземцами.
— Ну так что у тебя за дело, Даффи? — Уиллет прочно вошел в образ доброго дядюшки. Даффи не возражал. Ему нравился Уиллет. К тому же, таможенники были совсем не то же, что стюардессы: их предназначение состояло — по крайней мере, так казалось Даффи — в том, чтобы отвадить людей от поездок за границу, в том, чтобы добавить ложку дегтя в бочку меда, и чтобы косвенно выразить неодобрение властей. Совсем иная роль, чем у стюардесс.
— Пока еще сам не знаю. Я вроде как разведчик. Меня как бы наняли работать на складе; приступать надо завтра. Там кто-то подворовывает. Больше ничего в точности не знаю. Просто подумал, схожу, осмотрюсь, ну и, конечно, с тобой пообщаюсь. Я, знаешь ли, нечасто здесь бываю.
Уиллет снова собрал в улыбку свои морщины; страхи Даффи не были для него секретом.
— Что воруют, это здесь не в новинку. Ведь это же Хитроу-Сити, Даффи, Хитрожопый город.
— Угу.
— Нет, правда, газетчики и судейские называют его Воровским Логовом. Но воровство — всего лишь малая толика, Даффи. Это хитрый город, в нем сплошь одни хитрости.
— Угу.
— Это так. Ведь что думает какой-нибудь Джо из народа? Он думает, что все дело в контрабанде, что мы здесь только и занимаемся тем, что отлавливаем не заявленные в декларации бутылки виски, выспрашиваем квитанции на фотоаппараты и всякую мелочь, а потом вдруг заявляется эдакий мордатый Бяка, и что-то в его походке подсказывает нам: вот он, тот, кто нам нужен, и у него на голове такая большущая кожаная кепка, и там наверху есть такая маленькая пупочка, а в пупочке брильянт, или таблетка ЛСД, или микрочип с секретом атомной бомбы. Так думает Джо из народа, верно? Джо из народа ни хрена не знает.
— Угу.
— Это город, Даффи, настоящий город, — Уиллет откинулся на спинку кресла и разразился речью. — Большой, как Ньюкасл, а население обновляется каждый день. Ты только подумай. Есть здесь, конечно, и контрабанда, но это так, местная специфика. Кроме контрабанды здесь процветают все преступления любого другого города, только те, кто их проворачивает, еще большие хитрецы, потому что они должны понимать местную специфику. А разница есть, потому что здесь крутятся большие деньги, потому что аэропорт открыт двадцать четыре часа в сутки, и потому что люди, прибывающие сюда, только и думают о том, как бы поскорее оказаться дома, и если им удается оказаться дома и при этом не потерять чересчур много, значит, все в порядке.