Наш человек на небе
Шрифт:
– Да я ведь теперь младший медтехник! — торопливо тряся рукопожатием, похвалился Макаров. — Под руководством товарища Гесуры. Неофициальные пока звания, товарищ старший лейтенант, но всё-таки. Командирская должность, видите? У меня и серьга теперь новая, и пистолет, видите?
– Вижу, — согласился Коля, скептически наблюдая пистолет Макарова — с облезлым дулом, ещё довоенный. — Ты бы им тут поменьше размахивал: союзники кругом, не так поймут. Тебе, вообще-то, кобуру опечатать должны.
– Ой, извините! — забормотал вчерашний фельдшер, быстро убирая оружие. — Я не подумал... Там в лагере такие сейчас дела пошли, раненых очень много,
– Ещё бы, — хмыкнул Половинкин, хоть и мельком, но всё же успевший оценить качество и количество госпитальных роботов «Палача».
– Щас такие дела пошли, товарищ старший лейтенант! — затараторил обрадованный поддержкой Макаров. — Медтехника очень развивается, ну ужасно просто. Вы знаете, вообще, со временем медтехника перевернёт жизнь всего человечества. Ничего не будет: ни хирургии, ни терапии, ни оториноларингологии! Одна сплошная медтехника!..
– Ну, это ты что-то разгорячился. Оториноларингология, тут я согласен, действительно скоро отомрёт. Но акушерство? парентеральное питание? лечебная физкультура?.. Да простой пирамидон хотя бы — как человеку без пирамидона?
– А вот Вы вспомните мои слова через двадцать лет!.. — закричал младший медтехник. — «Пирамидон», ха! Да товарищ Гесура даже уколов не ставит: робот один только раз введёт под кожу ампулку — и всё! Дальше эта ампулка сама собою нужные вещества выделяет, пока не закончится. И колоть не надо даже!
– Да... это впечатляет, — покачал головой впечатлённый Коля. Уколов он не то чтоб боялся, а так... ну, не любил он уколы. — Но это всё-таки Гесура — а мы-то, мы когда так научимся?
– Научимся, товарищ старший лейтенант! Постепенно. К нам товарищ профессор Преображенский Борис Сергеич из Москвы приезжал, так говорит, эти ампулы уже мышам ставить научились, отечественного производства. То есть это ампулы отечественного производства, а мыши, я не знаю, какого производства, но, наверное, тоже отечественного.
Макаров помолчал, собираясь с мыслями.
– Товарищ старший лейтенант, кстати, а мыши трофейные бывают?
– Собаки бывают, — сказал Коля, вспоминая первые дни войны. — Гитлер, например.
– Ой, как я забыл!.. — обрадовался Макаров. — Я же Гитлера с собой взял, он тут, на челноке!
– Как на челноке? — опешил Половинкин.
– Ага, тут он. Я подумал — ну, нельзя же в космос сразу человека посылать, надо сперва какую-нибудь собаку или обезьяну. Я же не знал, что Вас уже послали.
– Меня... меня давно уже послали, — сдавленно сообщил первый космонавт Земли.
– Ну вот, так а я-то же не знал! Ну, и стал Гитлера готовить. - Куда готовить?
– На опыты.
– Я тебе дам «на опыты»!..
– Вы не подумайте!.. Просто надо же мне на ком-то тренироваться.
– Тренируйся лучше... лучше...
Коля в отчаянии поискал глазами Мясникова, но массивной фигуры майора поблизости не наблюдалось. То ли бывалый осназовец вовремя предвидел очередной прорыв макаровского красноречия, то ли просто ушёл по неотложным своим делам — так или иначе, за старшего остался Половинкин.
– На кошках, — выдохнул Коля. — На кошках тренируйся. Гитлер где?
– В ящике... — ответил Макаров, озадаченный сменой тона.
– Пойдём. Достанем псину, а потом я тебя в их госпиталь отведу.
– Спасибо,
Впрочем, задавить авторитетом того же Шапошникова — задачка непростая.
Сталин усмехнулся в усы, вспоминая, как старательно Борис Михайлович уговаривал его оставаться в кресле. Другой бы предложил: «отдыхайте» — подразумевая: «не мешай!..» Начальник Генштаба сказал: «не мешайте» — имея в виду «отдохните хоть немного».
Сам старый маршал сосредоточенно нависал теперь над «живой картой», отслеживая ход боевых действий в Белоруссии. По экрану оперативного стола медленно ползали разноцветные значки воинских частей. Светились предполагаемые, расчётные и зафиксированные маршруты движения. В местах боестолкновений экран полыхал красным; отсветы ложились на лица склонившихся над столом генералов — и генералы казались сталеварами. Шапошников освоил оперативный стол очень быстро, словно всю жизнь чего-то подобного и ждал. Он откровенно наслаждался новыми возможностями; да и здоровье позволяло — когда болеешь так тяжело и долго, поневоле станешь воспринимать внезапное исцеление как второе рождение. «А ведь я — старше», подумал Сталин; подумал с товарищеским, но всё равно странным чувством.
Впрочем, все его ощущения в последнее время сделались... чудноватыми: обострёнными, слишком тонкими, слишком глубокими — словно он учился воспринимать окружающий мир каким-то новым органом чувств. Иной раз Сталину казалось, будто он растворяется в накатывающих незнакомых переживаниях, теряет чувство времени и пространства — но всякий раз, сбросив оцепенение, он понимал, что мир вокруг не упустил и мгновения.
– Успевает, — с облегчением сказал Шапошников, распрямляясь.
– Катуков? — уточнил Тимошенко.
Борис Михайлович кивнул.
– Ну вот, — удовлетворённо сказал Семён Константинович. — Значит, не зря рокаду строили, я ж говорил.
Корпус Катукова, используя преимущество «тридцатьчетвёрок» в проходимости, метался сейчас в узкой полосе между Барановичами и Дзержинском. От танкового соединения немцы, естественно, ожидали попытки прорыва на Лиду; вместо этого Рокоссовский ограничивался контрударами и одновременно настойчиво расшатывал позиции немцев на севере, создавая впечатление недостаточности собственных сил — которых, сказать по совести, для вскрытия обороны противника и в самом деле было маловато. В это же время дивизии генерал-лейтенанта Власова обозначали угрозу на юге, в направлении Луцка; репутация «наполеоновской хватки» Андрея Андреевича была достаточна высока, чтобы немцы поверили в серьёзность его намерений. Один и тот же вопрос, всегда один, из тысячелетия в тысячелетие: какой же из обозначенных ударов главный? Ответь верно — и выстраивай адекватную оборону, стягивай силы, подготавливай контрудар; ошибись — и терпи поражение. Не обязательно, конечно: иной раз и повезёт — вот только цена такого везения всё равно может оказаться слишком высокой. Однако план Рокоссовского предполагал сразу два главных удара — уникальное решение в военной истории. Идея вызвала яростные возражения Жукова и уважительное одобрение Тимошенко; Шапошников и Антонов колебались, склоняясь к «за».