Наш дом стоит у моря
Шрифт:
— Ничего не понимаю, — растерянно проговорила мама и начала собираться. — Куда ты, Шурик? Не смей! — крикнула она мне вслед, но я уже вихрем летел через три ступеньки по лестнице…
Весь наш угол был заполнен людьми. Я протиснулся поближе к столбу и увидел, что старенькая парусиновая туфля с левой ноги Дины Ивановны упала и лежит на тротуаре. Я увидел эту стоптанную коричневую туфлю и почему-то вспомнил, как Дина Ивановна каждый раз спотыкалась ею о «счастливую» лошадиную подкову на пороге бодэги, когда выводила
Они висели рядом, бок о бок, Ганс Карлович Штольх и Штольх Дина Ивановна. Ветерок шевелил редкие седые волосы на голове Ганса Карловича. К запястьям их рук были привязаны фанерки с какой-то надписью в три слова. Я не смог разобрать, что означают эти слова, и мне сначала показалось, что оба они цепко сжимают фанерки посиневшими пальцами, словно боятся уронить их. Но когда я присмотрелся, то увидел, что фанерки прикручены к их рукам тонкой проволокой.
Рядом со мной стоял дед Назар. Его бронзовый, перевитый венами кулак висел у моего плеча. От кулака пахло свежей рыбой. Дед Назар уже давно не ловил рыбу, но руки сохранили ее запах.
Подошла мама и взяла меня за плечи. «Сейчас уведет», — вздрогнул я.
— «Мы укрывали евреев», — прочла мама надпись на фанере. (Я почувствовал, как ее пальцы, сжимавшие мои плечи, мелко задрожали.) — Как же это, Григорий Трофимович? Когда же это все кончится?
Дед Назар ничего не ответил, только сильнее сжал свой бронзовый кулак.
Возле нас остановился ботаник Гнилосыров. Оглянулся по сторонам и тихо прошептал:
— Своего даже не пожалели, изверги!
— Вы думаете, что говорите? — вскинулся на него дед Назар. — Какой же он им свой?! Думаете, что говорите?
Ботаник смутился, виновато заморгал слезящимися глазками, и в это время позади толпы заскрипели сапоги Жиздры: тресь-тресь…
Я почувствовал, как дед Назар насторожился.
Тресь-тресь, тресь-тресь, — приближались сзади шаги Жиздры.
Неожиданно дед отступил назад, широко развел руки и громко крикнул:
— Люди! Расступитесь, люди! Дайте этой ползучей гидре посмотреть на свою работу! Расступитесь, люди!..
Толпа образовала перед Жиздрой узкий проход к виселице. Жиздра втянул голову в плечи и попятился назад. Но дед Назар уже схватил его за шиворот и подтолкнул к столбу:
— Нет, ты смотри! Смотри, шкура, на свою работу!
Жиздра упирался. Сапоги его скользили по тротуару, воротник сдавил ему горло, он хрипел, и его землистые щеки дрожали.
— А, не хочешь? Не хочешь, зануда? — Дед Назар со всего маха въехал Жиздре кулаком по бровям.
Жиздра кулем рухнул на асфальт.
Широко расставив ноги, дед Назар стоял перед Жиздрой и ждал, когда тот поднимется. Но Жиздра не спешил. Он понимал, что его ждет, если он встанет на ноги. Закрыв лицо ладонью, из-под которой сочилась кровь, Жиздра по-заячьи глянул снизу на деда Назара и попытался было отползти по асфальту.
— Куда?! —
Жиздра даже не пытался сопротивляться, он только мычал и мельтешил руками и ногами. А дед Назар бил и бил его по ушам, со звоном припечатывая свою ладонь.
— Осторожно, Григорий Трофимович! — запрыгал перед ним ботаник Гнилосыров. — Вы ж ему барабанные перепонки…
— Уйди! — сверкнул на него глазами дед Назар, и Гнилосыров шарахнулся к толпе.
И вдруг Жиздра обмяк, повис на дедовой руке.
— Готов. — Дед Назар тряхнул его еще раз и бросил на тротуар. Затем он повернулся к нам, еще раз повторил: — Готов, — и посмотрел на свои вымазанные в крови руки.
Мама дала деду платок, и он, не переставая брезгливо морщиться, вытер им кровь. А Жиздра вдруг живо вскочил на ноги и проворно перебежал на противоположную сторону улицы.
Всхлипывая, уже оттуда он погрозил деду кулаком:
— Сейчас! Сейчас ты у меня…
И убежал, то и дело оглядываясь, размазывая одной рукой по щекам красную юшку, держась другой за ухо.
— Уходите, Григорий Трофимович, — сказала мама, — уходите. Этот негодяй побежал за полицией!
— Да, да, иду, — спокойно ответил дед Назар.
Он еще раз взглянул на Ганса Карловича, на Дину Ивановну и медленно пошел к воротам. Вслед за ним — мама, ботаник и мы: я, Ленька, Соловей и Мамалыга.
Во дворе дед промыл руку под краном и сел на кирпичи возле окон Соловья. Он, видно, и не думал прятаться. И домой идти тоже не собирался.
— Ну зачем, спрашивается, вы связались с этим выродком?! Зачем? — ломая руки, заходил возле деда ботаник.
— Не выдержал вот, — виновато улыбнулся дед и развел руками.
— Вам надо немедленно уходить, Григорий Трофимович. Слышите, немедленно! — трясла мама за плечо деда Назара.
— Нельзя мне уходить, дочка, — ответил дед и кивнул на свои окна. — Старуху они заберут. Да и цыплят тех тоже. Вы уж присмотрите за ними. — Дед Назар поднялся. — Вон, идут. Быстро же он обернулся…
От ворот к нам шел уже знакомый рыжий немец, тот, что вчера приходил за Дорой Цинклер; рядом с ним те же полицаи. Сбоку, держась за ухо, семенил Жиздра.
— Старухе моей, граждане, сообщите как-нибудь это… поделикатнее… Чтобы не волновалась, — произнес дед. — И цыплят тех, значит, присмотрите…
— Этот? — кивнув на деда, спросил один из полицаев у Жиздры и, не ожидая ответа, начал расстегивать кобуру. — Ах ты, партизанская рожа…
— Найн, найн, — остановил его немец дулом своего автомата. — Партизанен, ходи туда, — указал он деду на ворота. — Аллес!
Деда Назара увели. Взрослые начали совещаться, как бы сообщить обо всем бабке Назарихе.