Наш дом стоит у моря
Шрифт:
Мама улыбнулась и сказала:
— Ешь давай. Ешь, а то передумаю. Вот завернула тут кое-что. — Она придвинула ко мне небольшой сверток. — Отнесешь нашему партизану. Небось проголодался он там. И к Соловьевым зайди, тоже что-нибудь возьмешь. Я уже оповестила мать, где скрывается ее герой.
«ЧИЖИК-ПЫЖИК»
Вот уже третий день я навещаю ребят.
Надеваю старый, потрепанный Ленькин пиджак, тюбетейку с дыркой на макушке
К Лермонтовскому переулку от нашего дома несколько дорог. Напрямик через «Спартак» можно выйти к обрыву над Отрадой, к морю, а там до Лермонтовского рукой подать. Другой путь окружной, через парк Шевченко. Ну, и самый короткий — по улице Чижикова в сторону моря: Чижикова упирается в Лермонтовский переулок.
Конечно, я выбираю самый длинный путь — через парк Шевченко, потому что Жиздра все еще торчит у ворот, стережет.
Объявился Жиздра в нашем дворе примерно через год после того, как немцы вошли в город, летом.
Помню, мы сидели во дворе возле Толяшиной голубятни и слушали лекцию ботаника Гнилосырова «О питательности голубиного мяса»: ботаник предлагал переловить всех дикарей.
— Вы ловите, я обрабатываю тушки — живем. Ну как?
Мы сидели и обдумывали предложение ботаника. Нам почему-то не очень хотелось превращать дикарей в тушки. Мы колебались. В это время во двор вошла и остановилась посредине его странная лохматая фигура с огромным потертым чемоданом в руке. Мы приподнялись: кто это?
Ботаник поправил свои роговые очки, всмотрелся и ахнул:
— Жиздра, вы? Живой!
— Живой, касатик, живой, — заклокотала фигура, не двигаясь с места и рассматривая двор придирчивым хозяйским взглядом.
Потом фигура размашисто перекрестилась во все углы, приблизилась к Лаокоону и вдруг произнесла тонким, дребезжащим голоском:
— Здравствуй, Лаокооша! Вот и свиделись божьей милостью… Дай-ка я тебя поцелую, правдолюбец ты мой…
Человек припал к ногам Лаокоона и зарыдал.
Вместе со всеми ребятами я стоял у голубятни и ничего не понимал. Но мне вдруг стало жаль этого дряхлого оборванного старичка, который стоял на коленях перед Лаокооном и громко рыдал на весь двор.
— Кто это? — спросил Ленька у ботаника.
— Бывший владелец нашего дома, Жиздра. Прокофий Анисимович.
Ботаник от волнения снял очки, протер их и побежал с новостью по квартирам:
— Ой, что-то будет… Что-то будет…
А бывший владелец в это время поднялся, густо высморкался в рукав и задрал свалявшуюся, нечесаную бороду к окнам, из которых выглядывали потревоженные шумом жильцы.
— Вернулся я, касатики! Живой! Вот он — глядите! — Жиздра выпрямился, и голос у него стал тверже, злее: — Пожили на дармовщинку
На следующий день Жиздра появился снова.
В блестящих новеньких сапогах, в коричневом вельветовом пиджаке, он был совсем непохож на вчерашнего оборванного старца, и я даже не сразу узнал его. Голова острижена наголо, а бородка аккуратно подобрана ножницами.
Когда Жиздра вошел во двор, мы с братом набирали воду в ведро. Кран цедил воду тонкой ниточкой. За нами маялся с пустым ведром ботаник Гнилосыров. Тут же неподалеку копошились Мишка и Оська Цинклеры.
Жиздра поздоровался с ботаником, увидел близнецов и остановился изумленный:
— Жидята? — Он присел и, взяв близнецов за головы, повернул к себе, всматриваясь. — Как есть жидята!
Ленька отставил ведро, взял Мишку и Оську за плечи и стал перед Жиздрой:
— Никакие они вам не жидята, слышите?
Жиздра удивленно заморгал глазами и спросил у Леньки:
— Пионер?
— Ну, допустим, — ответил Ленька. «Допустим» — это словечко мой брат перенял у Толяши Стояновича.
— А ты не допускай, милок. — Жиздра поднялся, и в коленях у него что-то хрустнуло.
Лицо у Жиздры было продолговатое, вытянутое. От самых глаз по обе стороны прямого длинного носа расходились глубокие морщины, отчего лицо его напоминало рыбий скелет.
Жиздра подошел вплотную к Леньке:
— Раз ты пионер, то держи теперь хвост калачиком, иначе отрубим. Понял?
Но Ленька не отступил ни на шаг.
— Ладно, — сказал Жиздра, — мы еще поговорим с тобой на эту тему, сейчас мне некогда… А к вам я сегодня тоже зайду, ждите, — бросил он через плечо ботанику и пошел в парадное, где жили старики Назаровы.
У него была странная фигура: плечи почти отсутствовали, а бедра широкие. Ему даже пришлось сделать разрез сзади на своем вельветовом пиджаке.
— Квартплату пошел собирать, — хмыкнул ему вслед ботаник. — Вряд ли это мероприятие увенчается успехом. Как-никак почти двадцать лет прошло… Ну зачем вы с ним связались? — напустился ботаник на Леньку. — Это такой человек!.. Такой человек!..
Не успели мы набрать ведро, как вдруг услышали истошный крик бабки Назарихи:
— Ах ты жлобина проклятый! Да чтоб я тебе хоть копейку! Пошел вон, вражина! Советская власть дала мне хату, и чтоб я тебе, басурману… Григорий, гони этого паразита!