Наш маленький Грааль
Шрифт:
Правда, пришлось помозговать: что делать? Сказать брату о намечающейся суперсделке или промолчать?
Обдумал – и в итоге решил зря его не нервировать. Иначе Клим своими причитаниями весь настрой собьет. Или вовсе заартачится, оттащит бабки в сберкассу – и поминай как звали.
…Первая часть плана у Митяя прошла без сучка без задоринки. Открытка на машину оказалась подлинной, «жигуленка» удалось отхватить чумового: новая модель, тринадцатая называется, с решеточками вентиляции, обалденного красного цвета. Он даже подумывал: броситься к брату в ноги и умолять, чтобы оставили машину себе. В смысле, на семью. Но как представил надутую
Сговорились на девяти, чистого навару – две с половиной. Митяй деньги два раза пересчитал и даже не поленился: каждую купюру на предмет водяных знаков проверил.
А дома, едва закрылся в своей комнате и в предвкушении развернул внушительный, упакованный в газету сверток, его едва кондратий не хватил. Потому что настоящих сотен в нем оказалось только две штуки, сверху пачки и снизу. А остальное – резаная бумага. Видно, подменили, гады, когда он их после пересчета упаковал: отвлек его тогда какой-то хмырь.
И хоть бейся головой в бетонную стену, только у братовой жены преждевременные схватки вызовешь. А доказать ничего не докажешь.
…Первой мыслью было: собирать скудный скарб и мотать из дому куда глаза глядят. Хоть во Владик, на корабль завербовываться, хоть на дурацкий БАМ. Но только… тогда ведь и Суриковке конец. И дружбанов больше не увидишь. И в Москву никогда не вернешься – из столицы только уедь, обратно потом хрен пропишут.
Может, подстроить, будто у них в квартире ограбление было? Или, на крайняк, просто повиниться? Он ведь не со зла, он как лучше хотел…
Но никакого решения Митяй принять не успел, потому что в ту же ночь братову жену увезли в роддом, а утром на свет явился очередной отпрыск. Опять девчонка. Вдобавок, как доложил расстроенный брат, неудачная, чахленькая. Какой-то сердечный клапан, что ли, не закрывается, Митяй толком не понял. Несколько дней все семейство бегало как оглашенное, таскало в роддом братовой жене куриный бульон и дефицитные бананы. Митяй тоже хотел было съездить, с цветочками, да, пока собирался, новоявленную мамашу уже выписали. Правда, без младенца, тот в больнице остался. Потому что врачи решили: дело совсем тухляк, нужно прямо немедленно операцию делать.
«Фигово, конечно, зато, наверно, деньги никто пока искать не будет, – решил Митяй. – Не до них им сейчас».
Но, оказалось, он ошибся. Потому что операция для младенца была не то что платной, но хирургу, профессору и светиле, надо взятку давать. Немалую. Целых пятьсот рублей. И тут уж Клим ни на секунду не задумался – немедленно в свою коробку из-под чая полез. И обнаружил, что в ней пусто.
Что тут началось! Митяй даже придумать не успел, как отпираться. А бледная и бешеная после родов братова жена заложила: якобы она слышала, как он по телефону о своей суперсделке болтает, куплю, мол, тачку за шесть, продам за девять… Тогда она, мол, значения не придала, а сейчас-то ей понятно, куда деньги делись!
А благородный брат даже не орал. Только повторял:
– Как ты мог?! Ты ведь свой, родной! Я тебе, как самому себе, верил…
И не объяснишь, что он, Митяй, собирался не только те шесть, что взаймы брал, вернуть, но и прибылью честно поделиться.
И мама как на пустое место на Митяя смотрела. Всхлипывала. А потом вдруг выдала:
– Видеть тебя, негодяй, не
И неожиданно закончила:
– Вон из моего дома! И чтоб даже духу твоего здесь не было!
В общем, полная обструкция вкупе с конфронтацией.
…Митя молча встал. Вынул из внутреннего кармана все, что осталось, – две сотни. Положил их на стол. Пробормотал:
– Триста – уж где-нибудь найдете.
Проверил, на месте ли паспорт. Права. Жалкий полтинник карманных денег…
И вышел. Из своей квартиры. Из прежней жизни. Навсегда.
Его никто не искал.
Что старший брат (а сталось бы с «благородного»!) не накатал заяву в ментовку – за то, конечно, спасибо. Но мама могла бы и простить. Или хотя бы поинтересоваться, как младшему сыну живется совсем одному. Без денег. Без жилья. Без поддержки. Без домашнего питания, наконец…
Но все было тихо.
Жизнь в некогда вожделенной общаге оказалась вовсе не таким сахаром, как представлялось из столичной квартиры. Начать с того, что койка ему, москвичу, обошлась в несуразную сумму. Комендант долго разглагольствовал, что «не положено» и что юный Шадурин пытается «подвести его под статью», а потом накорябал на бумажке: 50. То есть все, что было. И не поспоришь, пришлось отдать. Не на вокзале же ночевать. А стипуха ему в этом семестре не капала – спасибо грымзе по марксизму-ленинизму, что вкатила по своему дебильному предмету противный трояк. Вот и крутись как знаешь. Фарцой без оборотного капитала не займешься, только и оставалось: вместе с другими бедняками разгружать ночами вагоны. Или даже собирать и сдавать пустые бутылки. На хавчик с грехом пополам хватало, но он ведь из дома в одних джинсах ушел. И в единственных кроссовках. И даже запасной пары носков не взял…
Хорошо хоть, один из приятелей поделился халявой. Предложил вместе подвизаться в похоронном бюро и писать за разумную плату портреты безвременно (или своевременно) ушедших граждан. Работка непыльная, но для Художника с большой буквы – такая тоска! Особенно если работать приходилось не с фотографии, а с натуры. То еще развлечение: бледный труп в гробу, рыдающие, пьяные родственники, да потом еще и претензии, что «умерший и на человека не похож».
В общем, через пару месяцев такой вольной жизни Митя готов был взвыть. А уж о том, чтобы повиниться и с позором вернуться домой, каждый вечер задумывался. Тем более что с новорожденной племянницей все, похоже, сложилось нормально. То ли сделали операцию, то ли так обошлось, но Митя пару раз из укрытия наблюдал: жена брата ходит по двору с коляской. И вид имеет вполне умиротворенный. Радуется, наверно, грымза, что родственника из квартиры выжила. Небось и комнату его под свои нужды осваивает, и хлопочет, чтоб выписали… Подобный самозахват надо в корне пресекать.
Но только до чего же не хочется возвращаться! Сначала долго и нудно виниться, а потом постоянно видеть эти укоризненно-тоскливые рожи…
Спас его отец, хотя уж он-то в их скучно-благородной семейке всегда считался человеком абсолютно ненадежным. Его судимости мать скептически именовала «очередными командировками», а когда батяню выпускали, все силы прикладывала, чтоб он виделся с сыновьями как можно реже.
Зануда Клим к общению с отцом и не стремился, а вот Митяй по папе всегда скучал. И любил его. Тайно.