Наш подводный корреспондент
Шрифт:
Редко попадается добыча в темных глубинах. И хаулиод приспособился глотать любую, даже в три раза больше его самого. Этому посчастливилось. Он насытился, может быть первый раз в жизни.
И вдруг - хап!
Налетела темная тень, разинула пасть. И пришел конец живоглоту, проглотили его вместе с жертвой.
Перед самым экраном остановилась средних размеров акула, совсем такая же, как на поверхности. Только глаза у нее были странноватые - ярко-белые, как бельма у слепого, и большие, словно фарфоровые тарелки. Эта глубинная акула явно была слепа.
– А хаулиода-то она нашла, даром что слепая.
– Возможно, глаза стали другим
– Дверь, товарищи, дверь! Дверь закройте, свет мешает.
– Товарищи, завтрак стынет. Идите скорей в столовую. Идите же, вас ждать не будут. Ровно в девять машина тронется.
В девять часов заволновалась вода на заднем экране, на нижних облачком поднялся ил. Машина двинулась в путь по подводному плато.
Плато было пустынным. Ничего похожего на вчерашние подводные джунгли. Кое-где попадались небольшие звезды, голотурии, губки - сидячие донные животные. Рыбы исчезли. От бурлящего металлического чудовища все умеющее плавать и шагать спешило укрыться.
У биологов работы было все меньше, зато все больше у нас, геологов. В особенности когда часа через два после старта машина начала спуск по довольно крутому косогору.
Уклоны достигали пятидесяти градусов, автомобили таких не берут. Но с изумительной точностью машина выбирала путь. Она осторожно сползала по кручам, переправлялась через подводные ущелья, с крутых выступов прыгала, как лыжник с трамплина. Прыжки в воде получались плавными, словно в замедленной съемке. Летящий лыжник опускает пятки, иначе он врежется в снег носками и перевернется через голову. Так же прыгала и машина. В падении корма у нее перевешивала, она становилась на грунт задней частью гусениц, потом всей подошвой и продолжала путь без задержки.
На склоне было множество препятствий, словно нарочно придуманных. Машина преодолевала любые с неизменным искусством. Местами ей приходилось делать двойные, даже тройные прыжки. Только прикоснулась к грунту - и снова парит... в воде. Мнимые пассажиры (всем сидящим в экранной комнате по-прежнему казалось, что они путешествуют под водой) то и дело аплодировали машине и Ходорову.
Мы с Сысоевым не аплодировали и не восхищались. Вообще мы смотрели не вперед, а назад. На заднем экране, в дымке взбаламученного ила, смутно виднелись пласты пород: гладкие песчаники, губчатые известняки, плитчатые сланцы, мел, ракушечник, пески, глины черные, бурые, серые, желтоватые, зеленоватые, голубоватые. Изредка прожекторы освещали какие-нибудь окаменелости.
– Глубина тысяча двести семьдесят, - диктовал я.
– Пласты известняка. Отпечаток спиральной раковины. Вероятно, гигантский аммонит. Продолговатые раковины белемнителлы. Предполагаю верхние меловые отложения.
Сысоев торопливо чиркал пером.
– Вы уверены, что это был аммонит?
– переспрашивал он.
– Я не разглядел. Стоит ли записывать? Юрий Сергеевич, убедите Ходорова остановить машину. Так нельзя работать. Это же пустая трата времени.
Сам я хуже всего работаю в тихой комнате за письменным столом. Дома все мешает: шепот, шаги в коридоре, грохот грузовика на улице. Я успеваю гораздо больше, когда времени в обрез, собирается гроза или донимают комары. В трудных условиях как-то мобилизуешься, забываешь обо всем постороннем. А Сысоев, видимо, не умел приспосабливаться, привык к неторопливым
– Честное слово, я брошу. Это несерьезно. Нельзя заниматься геологией из окна поезда.
Но он был неправ. Геологией можно заниматься повсюду - и в поезде, и на пароходе, и с самолета даже. Там работа иного сорта - не кропотливое описание, а беглый обзор. Однако в самом начале, когда только приступаешь к поискам, как раз полезен беглый обзор. Во всяком деле так. Ведь и артист, прежде чем учить роль, читает всю пьесу. Сейчас машина протаптывала первую тропочку на громадной неведомой территории. Конечно, обзор был нужен прежде всего. И следовало приспосабливаться к темпу, глядеть зорче, распознавать быстрее.
– Пишите, Петр Дементьевич: "Асфальтит. Глубина тысяча триста девяносто". Наконец-то!
Сысоев с раздражением отшвырнул перо.
– Почему асфальтит, Юрий Сергеевич? Есть сотни минералов темного цвета. Почти все вулканические основные породы...
– Асфальтит здесь должен быть, а основные не должны быть.
Сысоев был сбит с толку, растерян, иначе он не сказал бы почти невежливо:
– В статьях вы так солидны, осторожны в выводах, а тут ведете себя, как студент-первокурсник. Почему асфальтит?
– Потому, что я ждал асфальтит. Потому что я думал, что мы встретим асфальтит.
– Рано нам думать, Юрий Сергеевич. Наблюдать надо, собирать факты. Есть же порядок в научной работе.
Этот любитель порядка начинал раздражать меня.
– Кажется, для вас порядок дороже, чем открытие, - съязвил я.
– Вероятно, дома вы обедаете по часам шестнадцать минут с четвертью и устраиваете скандал жене, если вилка положена не с той стороны.
– Во всяком случае, я не швыряю слов на ветер. В геологии хватает теоретиков. И так на двух геологов три теории, четыре догадки.
– А я предпочитаю идти в поле с догадкой, потом проверять ее фактами. Догадка моя такова: мы увидим третичные сланцы и мел на всех склонах, вплоть до впадины. Сланцы с прослойками угля и асфальта. Вулканические породы как редкость. Во впадине их не будет совсем. Запишите и проверьте.
Но тут послышались взволнованные восклицания. Я обернулся. На переднем экране виднелись тугие клубы бурого дыма...
Вот что произошло.
Перепрыгивая с трамплина на трамплин, машина нацелилась на широкий, достаточно вместительный уступ. Она измерила его невидимыми щупальцами-локаторами, подсчитала размеры уступа и длину прыжка... Математика не ошиблась, подвела природа. Уступ был удобен и широк, но держался на честном слове. Он рухнул, как только гусеницы оперлись на него, обрушился мутным потоком жидкой грязи. Вскипели бурые клубы - так выглядела подводная лавина. Через минуту клубы заволокли все экраны. Слепые прожекторы уперлись в непроглядную муть.
Машину стремительно несло вниз. Судить об этом можно было только по цифрам глубины. Цифры так и мелькали. Единицы слились в сплошное светящееся пятно, десятки сменялись ежесекундно: 1580, 1590, 1600, 1610...
– Эти грязевые реки могут унести ее за много километров, - шепнул сокрушенно Сысоев.
На километры машину не унесло. Внезапно экраны вспыхнули ярким светом все одновременно, и цифры на табло перестали мелькать. Машина застряла на глубине тысяча шестьсот сорок восемь метров.