Наш последний эшелон

Сенчин Роман Валерьевич

– Ты охренел?!

– А-а, привет… Я к тебе!

Я не впускаю, в голове стоит сон, хочется плакать.

– Давай выпьем. А?

– Не хочу.

– Да дава-ай!

– Иди домой, Славян.

Он вытаскивает из кармана банку водки «Асланов». Я еще не пил баночной водки, но сейчас мне не до этого, мне надо быть одному.

– Я уже сплю, Слав, извини.

– Год кончается, хреново так… Давай, а?

– Нет, не хочу.

– А я с Ленкой вот… разругался. Давай?

– Нет, пока.

И я захлопнул дверь. Славка ругался там, пнул в дверь пару раз и вскоре ушел… Он прав: хреново, закончился еще один год, надо пить водку… Вот что делает театр с людьми. Скорей на кровать… По «ОРТ» – фильм

Александра Невзорова про Чечню. Документальный. «Последние солдаты империи», что ли… Это действительно пробивает. И возникает вопрос: зачем всё? Если происходит такое, и тут же – среди развлекательных передач, глупостей самокопаний, спектаклей… Вот паренек Алеша, у него нет ног, но он не унывает, он выполнил долг и хочет жить дальше. Другой – с развороченным лицом – методично шевелит рукой, будто что-то плавное ловит. Автор фильма за кадром объясняет, что солдат умирает за Родину… Я лежу на кровати, курю сигарету, смотрю… Нет, хватит. Жму на пульт. Новости «НТВ». И тоже кровь, крики, боль… И мне, в теплой квартире, попивающему чаёк, мне тяжело и больно. Жить тяжело и больно. Или это я сам себя так настроил… Снова куда-то жму. Музыкалка. Красивая песня на английском, и девушка тоже… Нет, не из-за того, что настроил. И сон сегодняшний – непростой сон, здесь есть о чем поразмышлять… А потом по «НТВ» мне показывают жутко зрелищный фильм – то ли «Правдивая ложь», то ли, наоборот, «Ложная правда». В главной роли Арнольд Шварценеггер. И фильм так увлекает, даже забываешь, что по другим программам еще что-то есть, что жизнь идет напрасно и пусто, что день этот опять был без числа.

1995 г.

Легкая прогулка

Сегодня такой вечер, что невозможно не прогуляться. Середина апреля; солнце наполовину скрылось за ближайшей девятиэтажкой, добротно прогрев город своими острыми лучами. Я влез на подоконник, высунул голову из форточки – теплынь. И людей внизу ходит много, и ходят они не спеша, будто устали за зиму торопиться. Гуляют. И я тоже пошел гулять. День позади никакой, даже нечего вспомнить, может, вечер подарит мне что-нибудь интересное.

Дом, в котором живу, находится рядом с автовокзалом, напротив рынка. Рынок уже опустел, а возле его ворот – последний очаг торговли: мороженщицы, бабульки с семечками и пивом. Парочка пьяных лежит в куче пустых коробок из-под сигарет и бананов… Да, кстати, надо купить жевательной резинки, чтоб при общении источать аромат ягоды или фрукта, людям ведь это нравится… Так, эта слишком жесткая, а эта дороговата. Вот «Стиморол» мне подойдет.

– Без сахара, пожалуйста!.. Спасибо.

Рынок отдыхает после бурного дня, после криков, возни, толкотни. Сейчас он такой непривычный, немного жутковатый. Самодельные киоски-кабинки, кое-как сляпанные из арматурин, фанеры, кусков рубероида, похожи на клетки в передвижном зоопарке…

Вот юноша-дворник подметает многострадальный асфальт между стеной центрального павильона и длинными рядами, где зимой обычно продают одежду, а летом – плоды труда со своих садово-огородных участков, которые почему-то называют высокопарным именем – дачи. У дворника унылое, серое от пыли лицо и одежда нарочито рабочая: обрезанные кирзовые сапоги, заводские штаны, фуфайка, бесформенная шапка-ушанка. Метет. Скребут об асфальт сточенные березовые ветки, летят из-под них окурки, чеки, фантики. Я засмотрелся, остановился, закурил. Действительно, интересная картина – обезлюдевший рынок, дворник-санитар, монотонные звуки метлы, уродливые постройки, мусорные контейнеры, а кругом весна, теплый и вкусный воздух, полный молодой жизни, зовущий к радости… Пареньку б сейчас на дискотеку, на свидание побежать, а приходится вот общаться с этой метлой,

чистить то, что завтра опять замусорят, не подумав и мельком о бедном молодом человеке, который ненавидит свою работу.

Солнце зашло, но часа два еще будет вот так – светло и ясно, улицы будут оживлены прохожими, воздух не остынет моментально, как обычно случается в марте, когда днем почти жарко, а ночью – зима. Нет, теперь все уже прочно. Лужи высохли, слегка зазеленели газоны, дети играют в летние игры, у подъездов вяло беседуют пенсионеры, наблюдая за своими внучатами. Девушки такие симпатичные, манящие, что глаза сами устремляются на их покрытые косметикой лица, на ноги, обтянутые тонкими колготками… В парке «Орленок» свалили несколько тополей, и значит, эта весна стала для них последней. На скамейках все те же милые девушки, курят фильтровые сигареты. Я иду медленно, рассматриваю их, мечтаю: «Вот эту. Нет, лучше эту. И эту, само собой!» Как много их, как много! И какие они недоступные…

Так, куда бы пойти? Этот воздух, особы в коротких юбках, весь этот теплый хороший вечер направляют меня к дому Люды Воронцовой, еще более милой девушки, чем все, которых увидел сегодня, потому что я с нею знаком. Она живет одна, точнее – с двухлетним сыночком, в однокомнатной квартире, где ванная и туалет раздельно, есть цветной телевизор, и, если бы не ребенок, было б довольно уютно.

– Здравствуй, Люда!

– А, проходи.

Люда приветливо улыбается, но лицо усталое, измотанное рабочим днем, постоянной активностью сына.

– Раздевайся. Чай будешь?

– Как хочешь.

– Тогда будешь…

Она ушла на кухню, я снимаю пальто, ботинки; маленький Дима смотрит на меня, сунув в рот пальчик. Я сделал гримасу, он, завизжав, убежал.

– Сегодня очень хороший вечер.

– Да, – равнодушно согласилась Люда.

– Все работаешь?

– Конечно. А ты?

– Нет, нет…

Мы не виделись почти месяц и, оказывается, ничего не изменилось в наших жизнях: Люда по-прежнему продавщица в гастрономе №14, в хлебном отделе, сынок ее заметно не подрос, я тоже такой же… И не работаю.

– И ничего новенького? – уточняю я.

Люда пожимает плечами. Дима сидит у нее на коленях, жует сосиску, потом вытаскивает изо рта кусочки, бросает на стол.

– Ешь давай, что еще за фокусы! – сердится мамаша.

– Пити, пити, – просит малыш.

Люда поит его из чашечки остывшим чаем. Дима делает глоток, отворачивается:

– Не-е!

Он сползает на пол, бежит в комнату, там спотыкается обо что-то, падает и начинает реветь. Люда уходит к нему, успокаивает. Когда вернулась, я говорю:

– Тяжело с ним, да? А вот лет через пятнадцать что будет… Станет каким-нибудь, вроде меня.

– Не дай бог! – пугается Люда.

– Пойдем погуляем.

– Димке спать пора, и мне тоже… еле шевелюсь после всех этих…

– После рабочего дня?

Люда грустно кивает.

– Когда я работал в столовой на заводе радиоприборов в Петрозаводске, я засыпал прямо в поварской раздевалке. Постоишь на раздаче…

– Как тебя в Петрозаводск-то занесло?

Я гордо скривил губы:

– Жизнь, Люда, жизнь. Твой Димочка тоже возьмет вот и вырастет.

– Уж его я не отпущу! – твердо заявила Люда.

– Будто он спросит. Хе-хе! Это сейчас: «марш спать», «вставай, в садик пора», «не лезь туда, кака!» – а потом… – Я безнадежно махнул рукой. – Спасибо за чай, пойду.

– Пойдешь?

– Ну, вам пора спать. Завтра снова к восьми побежите…

– Да-а…

Бедная. И когда я о ней думаю, она мне нравится, меня тянет к ней, а прихожу – наоборот. Может быть, это из-за маленького противного Димы? Всегда забываю, что он существует, а ведь он – непременная часть Люды, он постоянно при ней, а я детей так не люблю…