Наш советский новояз
Шрифт:
— Ладно, — сказал я. — Спасибо. Поеду не в Болгарию, а в Коктебель.
— Тоже неплохо, — улыбнулся он.
К этому, кажется, и свелись все последствия полученного мною тогда выговора.
А вот судьба одного моего тогдашнего приятеля, подписавшего то же письмо, сложилась иначе.
Он, на свою беду, в отличие от меня был членом партии. И ему грозило исключение из ее железных рядов.
Чем была тогда чревата такая — крайняя — мера, объяснять не надо. Это была гражданская смерть. Волчий билет.
Поэтому, узнав от этого моего приятеля, что он решил признать ошибки, покаяться, я не удивился. И не счел себя вправе отговаривать его, а тем более указывать ему на постыдность такого покаяния. Но когда он дал мне прочесть
Боже! Чего только он там не понаписал о себе! Как только себя не обгадил!
— А нельзя ли было… — осторожно начал я.
— Нельзя! — жестко оборвал меня он. И я понял, что все способы сохранить «и в подлости остатки благородства» были уже испробованы им и беспощадно отринуты партийным начальством.
Признаться, про себя я подумал, что лучше уж было бы ему не подписывать того письма, сразу смириться с тем, что такие гражданские доблести ему — члену великой партии — не по зубам. Но ему я этого, разумеется, не сказал, а только выразил уверенность, что такой ценой свой партийный билет он, конечно же, сохранит.
Увы, я ошибся.
На бюро райкома его все-таки исключили. С той вот самой формулировкой: не разоружился перед партией.
Услыхав об этом, я — по беспартийной своей наивности — воспринял случившееся как проявление какого-то изощренного партийного садизма, увидел в нем только злобную, жестокую, иезуитскую игру: ведь разоружиться (то есть обгадить себя) больше, чем мой приятель сделал это в своем покаянном письме, было просто невозможно.
На самом деле, однако, ларчик открывался куда как проще.
Главный, непрощеный грех моего приятеля заключался в том, что, обгадив себя с ног до головы, он не смог переступить последней черты: отказался назвать того, кто дал ему подписать то злополучное письмо. То есть — заложить товарища. Попросту говоря, совершить предательство.
Вот, оказывается, что она означала — эта не сразу понятая мною формула: «разоружиться перед партией».
Обо всех этих делах тот мой бывший приятель наверняка уже давно забыл. В последние годы он ударился в православие и теперь в своих статьях (он — известный литературовед) сурово осуждает Пушкина за то, что тот недостаточно решительно отмежевывался от своей «Гавриилиады» — юлил, пытался даже свалить свою вину на других. В общем — не разоружился перед Церковью.
Разрядка
В «Толковом словаре русского языка» Ушакова (1939) слово это объясняется так:
1. Разреженная расстановка букв в слове для выделения его в тексте (тип.). Набрать цитату вразрядку. Слово выделяется или жирным шрифтом, или курсивом, или разрядкой.
2. То же, что разряд (см. разрядить в 1 знач.)
В четырехтомном академическом «Словаре русского языка» (1983 г.) примерно так же. С той только разницей, что оба эти значения поменялись местами: первое стало вторым, а второе — первым:
1. Действие по знач. глаг. разрядить — разряжать; действие и состояние по глаг. разрядиться — разряжаться. Разрядка ружья. Разрядка аккумулятора.
2. Типогр. Более редкая, чем обычно, постановка букв в слове для выделения этого слова в тексте.
В советском новоязе слово это обрело новое значение, которое не только оттеснило на второй и третий план все прежние, но быстро стало практически единственным:
РАЗРЯДКА — ослабление международной напряженности. «По самой своей сути разрядка — это внедрение в практику международных отношений ленинских принципов мирного сосуществования». «Разрядка — не благое пожелание, а вполне осязаемое и реальное явление».
Как и многие другие слова и обороты советского новояза, выражение это народом было понято (и совершенно правильно понято) с точностью до наоборот. Примерно так же, как выражение «Борьба за мир» в известном анекдоте:
— Как вы думаете, будет третья мировая война?
— Нет, войны не будет. Но будет такая борьба за мир, что ни одного живого человека на Земле не останется.
Анекдотов, связанных со словом «разрядка», мне вспомнить не удалось. Но вспомнилась песня:
Помню я, как когда-то в Париже Совещание было в верхах. Там собрались четыре министра — Говорили о разных делах. Тут поднялся товарищ Макмиллан, И сказал он себе на позор, Что желает с позиции силы Он с Хрущевым вести разговор. Тут Хрущев сразу с места ответил И сказал, посмотрев на него: «Дорогой мой товарищ Макмиллан! Ты не прав. Ты сказал не того». Эйзенхауэр тихо смеялся И почесывал ногтем усы. Поддержал он Макмиллана сразу, Потому что он был сукин сын. Тут поднялся де Голль длинноносый И сказал; «Такова селяви — Я хочу небольшой перерывчик, Я сегодня немного устал». Эйзенхауэр тихо смеялся И почесывал ногтем усы, Поддержал он, конечно, де Голля, Потому что он был сукин сын. Тут товарищ Хрущев встал со стула И сказал: «Дорогие друзья! Мы вас можем тотчас уничтожить, Коль на это приказ выдам я». Сразу в мире опять потеплело. Лед растаял холодной войны. Лишь стояли-молчали ракеты Нашей мирной Советской Страны.Текст этой песни я цитирую по книге Аркадия Арканова «От Ильича до лампочки. Учебник истории советской власти для слаборазвитых детей».
Приводя ее в этом своем «учебнике», автор предваряет цитату таким кратким вступлением:
По электричкам ходили нищие и пели песни о разрядке международной напряженности. Сохранилась одна из них — «О Парижском совещании в верхах».
Этим предуведомлением автор как бы дает нам понять, что слова песни, как принято говорить в таких случаях, народные. Но мне почему-то кажется, что сказано это было из чистой скромности, что на самом деле «текст слов» этой замечательной песни сочинил он сам.
Интересно, конечно, было бы узнать, насколько верно это мое предположение. Но так ли, этак, — сути дела это в общем-то не меняет. Во всяком случае, для тех целей, которые я ставлю перед собой в этой моей книге, особого значения это не имеет.
Раскулачить
В академическом «Словаре русского языка» это слово объясняется так:
Лишить кулака (кулаков) средств производства и земли в процессе ликвидации кулачества как класса.