Наша амнистия
Шрифт:
— А я вас пошлю к чорту.
Приготовления были закончены. Оставалось только назначить срок выступления.
Весь этот день мы посвятили тщательной проверке всех мелочей. Все было готово. Вечером мы присутствовали на генеральной репетиции. «Ротмистр», «старшой», «полицейские», одетые в форму, поглядывали не без насмешки друг на друга.
— Только рожи подгуляли, — заметил офицер-инструктор.
«Рожи» действительно мало подходили к ролям. Кое-кто предложил прибегнуть к гриму, но всем это показалось излишним.
—
— Еще бы, «пошевеливайся», — на этот раз правильно произнес Юр. — Это их заставит побегать. Некогда будет всматриваться в лица.
— Ну, товарищи, — торжественно прервала Анна эти шутки, — завтра вечером думаем... Ей не дали докончить.
— Чем скорее, тем лучше. У нас все готово.
— Завтра, так завтра, — заявил Марцелий.
И сразу все умолкли... Так на момент смолкают солдаты на фронте перед решительным боем. Я воспользовался этим моментом.
— Товарищи! Мы все уверены в успехе, но, передавая от Центрального комитета привет и пожелание успеха всем участникам, я уполномочен Центральным комитетом заявить вам, что, как бы ни обернулось дело, попечение о ваших семьях партия берет на себя. Я, лично наблюдавший все время за приготовлениями, не колеблясь, заявляю: успех несомненен, и если Центральный комитет велел мне сообщить вам о принятом решении, то только потому, что кое-кто из вас, считая, что участие в этом деле — его долг как партийца, все же мучается вопросом, что станет с его семьей в случае, если он погибнет. Пусть же каждый будет мужественным. Он выполняет свой долг по отношению к партии — партия выполнит свой долг по отношению к нему..
Меня окружили, жали руки.
У Анны блеснули слезы на глазах.
Офицер-инструктор, взволнованный, не проронил ни слова и только молча пожал всем руки.
А одиннадцать человек, которым предстояло на следующий день рисковать своей жизнью, с необыкновенной душевностью повторяли:
— Справимся... Освободим... Вот-то будет радость!
Настал роковой день. Тягостный, бесконечно длинный. Все готово, десятки раз проверено, и нечем заполнить время до позднего вечера, когда предстояло приступить к делу.
В семь часов вечера мы собрались в квартире на Иерусалимской улице. Все уже были одеты в форму.
Явился и инструктор еще раз проверить, все ли в порядке.
Разговор не клеился, и поэтому время тянулось томительно долго.
Пробило восемь. Только восемь. Еще два часа надо ждать.
В десять я встал с места.
— Ну, готовьтесь! Иду телефонировать. Не позже, чем через полчаса, я вернусь, и тогда пойдете.
Анна выпроводила меня и закрыла ворота.
Я отправился на заранее условленную квартиру и по телефону вызвал смотрителя подследственной тюрьмы.
— Кто у телефона?
— Смотритель подследственной тюрьмы.
— С вами говорит
— Слушаюсь, ваше превосходительство.
— Не позже, как через час, к вам явится жандармский ротмистр фон-Будберг с моим предписанием. К этому времени должны быть подготовлены к отправке в десятый павильон Варшавской цитадели арестанты. Запишите точно фамилии.
— Слушаюсь.
Я перечислил фамилии всех десяти смертников.
— Записали?
— Так точно, ваше превосходительство.
— Прочтите.
Смотритель прочитал.
— Верно. Действуйте без замедления. К его приходу все должно быть готово. Приготовьте тюремную карету. Конвоя не надо: он приведет свой конвой. Все запомнили?
— Так точно.
— Смотрите, чтобы не было задержки.
— Слушаюсь. Все будет исполнено.
Я вызвал по телефону смотрителя подследственной тюрьмы.
Первый шаг был сделан. Я побежал обратно на Иерусалимскую.
Рукопожатия без слов, но красноречивее всяких слов.
Анна через ворота поодиночке выпускала «полицейских» на улицу. Я потушил свет в комнате и прильнул к окну, наблюдая, как они пробираются на середину улицы.
Собрались, выстроились, «ротмистр» отдал команду, и они, отбивая шаг, как заправские солдаты, пошли.
Анна вернулась в комнату. Она была взволнована.
— Главное упустили... Только теперь вспомнила об этом.
— Что?
— Как они будут называть друг друга? Как будет обращаться «ротмистр» или «старшой» к ним?
— Успокойтесь. Инструктор это предусмотрел. У каждого есть своя фамилия.
Она ожила, но от волнения у нее подкосились ноги, и она в полном изнеможении опустилась на стул. Но не надолго. Не прошло и нескольких минут, как она встала, вызвала хозяйку и уже спокойно начала распоряжаться:
— Проверьте, не оставили ли они чего, и сейчас же приведите все в порядок. Чтобы ни малейшего следа не осталось... >
— Успокойтесь. Приберем.
— Мы уходим.
— Анна... — Хозяйка замялась.
— Что? Впрочем, знаю, знаю. Хотите знать, как все обошлось?
— Да.
— Завтра сообщу.
Мы попрощались и ушли на квартиру, куда должны были стекаться все сведения.
Наши отправились в тюрьму. Их там уже ждали, и, как только «фон-Вудберг» передал ключнику пакет, «старшой» зычно крикнул:
— Открывай!
Ворота открылись. «Фон-Вудберг» торопливо поднялся по ступенькам на крыльцо тюрьмы и направился в канцелярию; конвой остановился перед зданием тюрьмы. Тут же стояла карета с кучером на козлах.