Шрифт:
Ф. КОН. НАША АМНИСТИЯ
В 1904 году уже чувствовалось приближение революции. Вернувшись из ссылки, я не поверил своим глазам. В дни юности, когда я начинал революционную работу, нас была горсть; в 1904 году революционных рабочих уже были тысячи. Происходили демонстрации, митинги. На улицах раздавались революционные песни, кое-где появлялись красные флаги. За демонстрантами гонялась полиция, но она не могла
Первое время я только присматривался к тому, что происходило, но не прошло и месяца, как я включился в работу.
Горячее это было время. С митинга на митинг, с собрания на собрание, с демонстрации на демонстрацию. А когда в январе 1905 года мы узнали о выступлении петербургских рабочих, рабочая Варшава сразу приняла боевой вид. Даже мальчишки не остались в стороне. Метко брошенными камнями они разбивали уличные фонари, и преследовавшие рабочих казаки и жандармы в темноте не могли употреблять оружия.
Улицы преграждались баррикадами, бои с казаками участились. На выстрелы рабочие отвечали выстрелами.
В конце года мы узнали о московском восстании. Рабочие только и ждали известий из других городов, чтобы восстать и в Варшаве.
В это же время стало известно, что царское правительство собирается послать войска из Варшавы в Москву для подавления восстания. Этого нельзя было допустить. По указаниям партии в центре города была устроена демонстрация. Для того чтобы защитить демонстрацию от казаков, выделено было несколько десятков рабочих. Они должны были выступить против казаков и бросить бомбы, чтобы задержать казаков и дать возможность демонстрантам уйти.
Все было сделано так, как указала партия. После этой демонстрации власти не решились отправить войска в Москву. Но несколько человек, оберегавших демонстрацию и встретивших казаков стрельбой, были арестованы, преданы суду и приговорены к смертной казни.
Они содержались в подследственной тюрьме. О побеге из этой тюрьмы нельзя было и думать. Она помещалась в центре города, караульные находились и внутри тюрьмы, и снаружи, а на каждом углу соседних с тюрьмой улиц стояли цепи солдат.
Но однажды, когда я дежурил в бюро Центрального комитета партии, ко мне пришла партийка Юлия.
— Вит просит вас притти к нему на свидание.
— Что?
Я не верил своим ушам.
— Вит просит вас притти к нему на свидание.
Вит — испытанный партиец, бежавший из Сибири, член Центрального комитета, сидевший в знаменитой тюрьме Павьяк, меня, бывшего каторжанина, нелегального, разыскиваемого полицией, зовет «на свидание» в тюрьму!.. В первый момент это мне показалось диким.
Но звал Вит, серьезный деятель, взвешивающий каждое слово, обдумывающий каждое решение.
— Он вам не говорил, в чем дело?
Юлия, сестра Вита, во многом напоминающая брата, спокойно ответила:
— Нет. Он сказал только, чтобы вы пришли к нему вместе с нашей матерью в качестве родственника. Документы одного из родственников я вам на всякий случай доставлю завтра.
Кто-то вошел за инструкциями. Юлия ушла.
На следующий день я отправился с матерью Вита в Павьяк.
Не могу сказать, что я без волнения перешагнул порог
Нас ввели в канцелярию. За столами строчили тюремные чиновники, то и дело пробегали надзиратели, одних заключенных уводили, других приводили, а у перегородки, которой была отгорожена канцелярия, толпились посетители.
Мать Вита предъявила разрешение на свидание с ним для нее и для родственника.
Дежурный надзиратель, ничуть не сомневаясь, тотчас же отправился за Витом, и минуту спустя Вит уже стоял по ту сторону перегородки.
Сухо, кратко, деловито он разъяснил, зачем меня вызвал. Речь шла об освобождении из подследственной тюрьмы десяти товарищей, приговоренных к смерти за оборону демонстрации. Пока приговор не утвержден генерал-губернатором, они будут содержаться в Павьяке, но, для того чтобы совершить над ними казнь, их перевезут в Варшавскую цитадель.
Время еще есть, и этим нужно воспользоваться, чтобы их спасти.
В фантазерстве Вита нельзя было заподозрить, и тем не менее все, что он говорил, мне показалось такой фантазией, что вряд ли можно было серьезно ее обсуждать.
Но Вит спокойно развивал свой план:
— Смотрителю надо отправить за подписью обер-полицмейстера Майера бумагу с извещением о том, что в таком-то часу явится в тюрьму жандармский ротмистр с конвоем за приговоренными к смерти арестованными такими-то и что к этому времени и арестанты должны быть подготовлены к отправке, и тюремная карета должна быть наготове. Подобрать людей для выполнения этого плана нетрудно: смелых, решительных и, главное, находчивых людей найдете.
Ничего фантастического в этом плане нет,— добавил он спокойно, но категорически, словно догадываясь, какое впечатление произвело на меня его предложение. — Но надо торопиться.
Минуту спустя Вит стоял по ту сторону перегородки.
Я был настолько ошеломлен, что далее не возражал Виту. Умолк и он, но не надолго.
— Это надо сделать и можно сделать, — настаивал Вит. — Кружок портных изготовит обмундирование, жестяники — бляхи на шапки, военные подготовят «полицейских» или «жандармов».
Я отдавал себе ясный отчет в трудности и опасности этого дела (Варшава была тогда на военном положении), но сознавал вместе с тем огромное значение успеха.
— Попытаемся.
Вит только и ждал этого заявления.
— Я уверен в успехе, — сказал он на прощание.— Да, еще одно: смертникам об этом ни слова. Их волнение может провалить дело.
С этим я согласился, и мы попрощались.
В этот же день я доложил на заседании Центрального комитета о своем свидании с Витом. Меня выслушали не перебивая, но, узнав, в чем дело, подробностями уже не интересовались — до такой степени это казалось всем фантазией.