Наша фантастика, №3, 2001
Шрифт:
С балкой мы, конечно, намучились, пока установили ее между двух скальных уступов и укрепили как следует, чтобы не качалась. Резка канатов также оказалась «прискорбным развлечением», как шутят в Харрене. Олли поранил руку, я натер мозоли… Однако через несколько часов у нас все было готово.
Мы даже покачались для пробы.
Несмотря на усталость, меня затопил настоящий кипучий восторг. Наша летающая лодка, наш ковчег-качеля, взмывала высоко и падала стремительно, омывая душонку пронизывающей смесью из страха и упоения. Олли горланил «э-ге-гей!» и «ура-а-а!» и, по-детски запрокидывая
Конечно, остановиться вовремя нам не хватило самообладания. И в этот раз чувство меры подвело обоих. Мы сошли на землю, и Олли обильно вырвало желчной зеленью.
Я тоже вызвал рвоту пальцами. Голова кружилась, словно там завелся небольшой смерч. После второго позыва я чуть не бухнулся в лужу собственных отходов.
Как обычно, выходило, что удовольствия надо оплачивать каким-нибудь таким рыгальником.
В общем, мы совершенно обессилели и заснули прямо у нашего ковчега, спрятав головы под лодку, чтобы не слепило заходящее солнце. А проснулись мы уже в сумерках.
Нас разбудила Нин.
— Я так понимаю, можно вас поздравить? — поинтересовалась она, похлопывая лодку ладонью, как будто жеребца.
— А… да, — зашмыгал носом Олли. — В общей сложности за сутки управились!
— А то и поздравили бы, — буркнул я.
Олли глянул на меня с укоризной. Он, наверное, думал, что я сейчас начну выяснять с ней отношения и орать, как утром. Не на того напал!
— Вот и поздравляю! — покровительственно оскалилась Нин. — Может, сегодня ночью втроем и опробуем? И первое задание можно будет считать выполненным. Как?
— А чего ночью? — спросил я.
Но она сделала вид, что не расслышала.
Короче, нам ничего не оставалось, как согласиться, — уж очень хотелось считать выполненным первое задание. Есть перед этим я, правда, зарекся. Какой смысл есть с такими извержениями?
— Только сначала чаю выпьем, надо желудок закрепить. У меня есть хороший сбор. Душица, календула, сушеная брусника, девясил, мед горных пчел, — перечислил Олли.
Я пожал плечами — я всегда был «за», когда речь шла о том, чтобы его обожрать. Я-то с собой, кроме сухарей, ничего не привез.
Нин вызвалась заварить нам чай. Он показался мне вкусным до чрезмерного — по-моему, чаи не бывают такими вкусными. Я выхлебал полкотелка. Вторую половину выхлебал Олли. Нин даже не притронулась. Она сидела с чашкой на коленях, потирая ладони, — я уже заметил, так она делала всегда, когда руки у нее ничем не были заняты.
— Может, еще сделаем? — предложил Олли.
— Нет. Решили пробовать качели — значит, идем пробовать. Сделал дело — гуляй смело, — очень серьезно сказала Нин.
— Ты права, сначала дело, — к моему удивлению, поддержал ее Олли. И когда они только стакнулись, праведники Шилоловы! — Боюсь, мы тут разжиреем вообще — все время едим.
Разжиреешь ты тут, кончая
Та казалась свежей и выхоленной. Даже вроде как окрепла со вчерашнего. По контрасту с нами — двумя ошпаренными раками — это выглядело вызывающе.
А когда мы вышли на берег и я поднял глаза к небу, то, к ужасу своему, увидел… полную луну, выпроставшуюся из-за запрещенного мыса.
А ведь еще вчера вечером я определил, что до полнолуния два дня. Значит, это было не вчера? Это что выходит — я проспал почти двое суток?
Нин мелкими шажками беременной козюли сбегала вниз с кручи по тропинке. Ей не терпелось кататься. Качели и мастурбация — по сути, одна малина. Мы с Олли шаркали следом. Вдруг Олли как бы невзначай немного притормозил. Остановился и я.
— Послушай, Игрэ, я должен тебе что-то сказать, — прошептал он.
— Ну?
— Игрэ, как ты думаешь, может такое быть, что я с ней трахался больше суток?
— А ты как думаешь?
От волнения Олли до крови прокусил нижнюю губу. Не иначе как тоже луну увидел и дал волю своим мозгам молодого тюленя.
— Думаю, может. Только я же все это время проспал.
— Игрэ, мне, честно говоря… мне страшно. — Олли прямо-таки трясло.
Вот уж чего я не ожидал так не ожидал!
Вот это было заявление!
Этому непробиваемому самовлюбленному барчуку было страшно!
У него даже жилка на шее подрагивала. Не хватало только описаться! А уж лицо было просто как аллегория смертной тоски. Я почувствовал, что просто уполномочен судьбой его утешить.
Я приобнял его за плечи и напустил на себя тупорылости. То есть того, что иногда называют «здравомыслием». Писатели любят наделять «здравомыслием» сметливых крестьян, храбрых китобоев… Вот я, типа, и буду здесь сметливым крестьянином при милостивом гиазре Нолаке окс Вергрине.
— Ну чего ты? Ну сутки, ну и что? Бывает! Я ведь работал в борделе, я и не такое видел. Я помню одного письмоводителя Дома Недр и Угодий, так он четыре дня из постели не вылазил, даже мочился туда, в дупло…
— Но я больше не хочу! А она — хочет!
— Скажи ей, что любишь другую!
— Ну ты загнул! Другую! Может, это и правда, но ведь моя зайка сейчас Шилол знает где!
— Тогда скажи, что любишь меня. Я-то здесь! — Это я, конечно, пошутил. Мне хотелось, чтобы он разозлился как следует и перестал доводить меня своими припадками. Нашел тоже жилетку. Можно подумать, я чувствовал себя алмазным стержнем реальности.
— Люблю тебя? Да вали ты знаешь куда… — как-то равнодушно промямлил Олли. Ему, видать, было даже не до гомофобии.
— О чем секретничают мои мальчишки?
Мы оба синхронно вздрогнули — причем вздрогнули внутренностями, а не мышцами, как обычно. Проскрипев замороженными ужасом шеями, мы разом обернулись на голос.
Это был голос Нин исс Ланай, только какой-то металлический, низкий, виолончельный.
Ну, курва ушастая! Только каким образом эта курва оказалась сзади? Когда минуту назад я вроде бы видел ее фигурку на берегу. Она даже как-то выше стала — подросла? И глаза, и без того чуть выпученные, стали как-то оккультно отсвечивать…