Наша игра
Шрифт:
Он снова вернулся к амплуа рассказчика.
– Видите ли, мистер Эпплби имеет контакты с Хэттон-Гарден и навещает своих коллег-ювелиров, так у него заведено. И вдруг один из них обращается к нему и, зная его как торговца антикварными украшениями, предлагает ему купить ожерелье вашей мисс Манзини с этим, как его, итальянское слово, как вы его назвали? Вон там, слева.
– Инталия.
– Спасибо. Предложив мистеру Эпплби эту Италию, он выкладывает всю кучу. Все, что сейчас перед вами. Это все, что вы купили мисс Манзини, сэр, вся коллекция?
– Да.
– А поскольку все дилеры друг друга знают, мистер Эпплби
– Это рыночная цена, – слышу я свой ответ. – А застрахованы они на тридцать пять.
– Вами?
– Украшения зарегистрированы как собственность мисс Манзини. Платил страховку я.
– Было ли заявлено страховой компании об их пропаже?
– Никто не знал, что они пропали.
– Вы хотите сказать, что вы не знали. Могли ли мистер Петтифер или мисс Манзини подать заявление от вашего имени?
– Не представляю себе, как они могли это сделать. Спросите лучше в страховой компании.
– Спасибо, сэр, спрошу обязательно, – сказал Брайант и списал название и адрес из моей записной книжки.
– За наследство своей мамочки доктор хотел наличные, но в магазине на Хэттон-Гарден этого сделать для него не могли. Таковы правила, знаете ли, сэр, – фальшиво-дружеским голосом продолжил он. – Самое большое, что они могли для него сделать, это дать ему чек, который можно обналичить в банке, потому что он заявил, что банковского счета у него нет. Потом доктор поскакал через улицу и предъявил его в банке ювелира. Открывать счета не стал, взял всю кучу, и ювелир его больше не видел. Ему пришлось, однако, назвать свое полное имя и подтвердить его водительскими правами. Это удивительно, если учесть, как много причин у него было этого не делать. Адресом был Батский университет. Ювелир позвонил в его канцелярию, и там ему подтвердили, что доктор Петтифер у них есть.
– И когда все это происходило?
Ах, как ему нравилось мучить меня своей понимающей улыбкой!
– А это по-настоящему волнует вас, не так ли? – спросил он. – Когда. Вы не можете припомнить дат, но сами всегда спрашиваете когда.
Он изобразил на своем лице великодушие.
– Доктор толкнул камешки вашей дамы двадцать девятого июля, в пятницу.
Примерно в это время она перестала надевать их, подумал я. После публичной лекции Ларри и после мяса под соусом, которое последовало или не последовало за ней.
– Кстати, а где мисс Манзини сейчас? – спросил Брайант.
Мой ответ был готов, и я произнес его вполне уверенно:
– По моим последним данным, где-то между Лондоном и Ньюкаслом. У нее концертное турне, ей нравится ездить с группой, которая исполняет ее музыку. Она воодушевляет их. Где она в настоящий момент, точно я не знаю. У нас не принято часто звонить друг другу, но я уверен, что скоро она мне позвонит.
Теперь очередь Лака поиграть со мной. Он развертывает еще один пакет, но в нем, похоже, только заметки чернилами, написанные им для самого себя. Я спрашиваю себя, женат ли он и где живет, – если он вообще живет где-нибудь,
– Сообщила ли вам Эмма что-нибудь о пропаже ее украшений?
– Нет, мистер Лак, мисс Манзини ничего мне о них не сообщила.
А почему же? Уж не хотите ли вы мне сказать, что ваша Эмма потеряла драгоценностей на тридцать пять тысяч фунтов и даже не потрудилась упомянуть об этом?
– Я хочу сказать, что мисс Манзини могла не заметить их пропажи.
– А она жила дома в эти последние месяцы, не так ли? Я хочу сказать, у вас дома? Она ведь не находится в разъездах все время?
– Мисс Манзини жила в Ханибруке все лето.
– И у вас, тем не менее, не возникло ни малейшего подозрения, что в один день у Эммы были ее украшения, а на следующий день их у нее не было?
– Нет, не возникло.
– Вы не заметили, что она перестала носить их, например? Это могло натолкнуть вас на размышления, не правда ли?
– Только не в ее случае.
– А почему?
– Как большинство художников, мисс Манзини своенравна. Однажды она может нарядиться, а потом целыми неделями одно упоминание о нарядах раздражает ее. Причин для этого может быть много. Это и ее работа, что-нибудь, действующее ей на нервы, и ее спинные боли.
Мое упоминание о спине Эммы было встречено многозначительным молчанием.
– У нее повреждена спина? – сочувственным голосом спросил Брайант.
– Боюсь, что да.
– Бедняжка. Как это случилось?
– Насколько я знаю, она подверглась грубому обращению во время своего участия в мирной демонстрации.
– На это ведь можно посмотреть с разных точек зрения, не правда ли?
– Уверен, что да.
– В последнее время она не кусала полицейских?
– Я оставил без ответа этот вопрос.
Лак продолжил:
– И вы не спросили ее: «Эмма, почему ты не носишь свое кольцо? Или свое ожерелье? Или свою брошь? Или свои серьги?»
– Нет, не спросил, мистер Лак. Мисс Манзини и я никогда не беседуем друг с другом в таком духе.
Я был высокомерен и знал это. Лак действовал мне на нервы.
– Прекрасно. Итак, вы друг с другом не беседуете, – бросил он. – А также вы не знаете, где она.
Он, очевидно, терял терпение.
– И как, по вашему глубоко личному мнению высокоуважаемого сотрудника казначейства, выглядит тот факт, что ваш друг доктор Лоуренс Петтифер в июле этого года сбыл драгоценности вашей Эммы дилеру с Хэттон-Гарден за две трети того, что вы за них заплатили, заявляя при этом, что это драгоценности его матери, хотя фактически он получил их от вас через Эмму?
– Мисс Манзини была вольна распорядиться этими драгоценностями по своему усмотрению. Если бы она отдала их молочнику, я и мизинцем не пошевелил бы. – Я искал, чем уколоть его, и с благодарностью ухватился за подвернувшееся орудие. – Но мистер Гаппи, вероятно, уже нашел для вас решение вашей проблемы, мистер Лак?