Наша Няша
Шрифт:
– Папа, Николай Игнатьевич твой друг, – вежливо напомнила Маняша, стараясь не глядеть ему в глаза, чтобы не расклеиться и не зареветь.
Отца пока ещё было жалко. Скоро, наверно, пройдёт, но сейчас им лучше вообще не встречаться.
– Именно поэтому ты должна поздравить его. В конце концов, – нашёл отец правильные слова, – Николай с тобой возился, когда я был в командировке, а мама в больнице.
– Это было пятнадцать лет назад, – угрюмо пробормотала она.
– Это было, – отрезал он.
Бунтуй –
Бабушке видней: она целый профессор.
– Хорошо, – ответила за Маняшу честная дочь, которую «вырастили-выкормили». – Я поеду. Прости за эгоистичный порыв сменять юбилей твоего друга на вечер с друзьями.
– Там будут не одни старпёры, – мягко съязвил отец.
Дозировано отмеряя эмоции, как и подобает лично приличному потомку русских интеллигентов в цепочке поколений.
– Все приедут семьями. Соберётся компания молодых да ранних.
– А я до них уже доросла? – вежливо сыронизировала дочь.
– Иди, занимайся, – сухо процедил отец, разворачиваясь и освобождая дверной проём.
Вот и поговорили.
Скрипнула дверь бабулиного кабинета.
– Маняша! Деточка, принеси мне водички!
Её мигом сдуло – в кухню ворвалась вихрем. Раз водички, значит, бабушка принимает лекарства. Значит, заботится о том, чтобы не бросить внучку раньше времени на произвол судьбы. Ей бы только годик потерпеть. Потом диплом, и они вместе уедут, куда подальше.
Бабуля выковыривала из упаковки таблетку, когда внучка поставила перед ней кувшин со свеже остывшей кипячёной водой. И гранёный стакан в подстаканнике «9 мая 1945». Вообще-то в кабинете был оборудован свой кухонный уголок: бабуля старалась пореже выбираться «на люди». Но иногда она увлекалась чтением или написанием писем, забыв заранее накипятить воды.
Маняша осторожно улеглась на старый кожаный тёмно зелёный диван в стиле «Сталинское ретро». Устроила подбородок на валике, вздохнула и нерешительно предложила:
– Давай уедем.
Бабуля допила воду, утёрла губы сложенным платком и деловито уточнила:
– Куда?
– Куда-нибудь подальше. Лучше на юг, – взялась фантазировать внучка, рисуя картины уютных домиков у самого Чёрного моря. – Тебе там будет хорошо. Можно, конечно, остаться и здесь в Сибири. Но, лучше на юг, – мечтательно шмыгнула носом она, сдув упавшую на глаза тонкую щекотливую прядь.
– И где, с твоего позволения, мы станем жить? – придирчиво уточнила бабуля, откинувшись на спинку дедушкиного кресла.
Сцепила на животе пальцы и шевелит ими, шевелит: мол, давай, завирайся дальше – тебя потешно слушать.
– Я не шучу, – нисколечко не обиделась Маняша. – Будем снимать угол. Я пойду
– Кем, пойдёшь? – позволил себе сыронизировать целый профессор. – Прачкой?
– Анна Иоановна, таких профессий давно не существует, – хмыкнув, авторитетно заявил представитель молодой поросли продвинутой современности. – У всех стиральные машины. Даже у тех, кому вечно не хватает на жизнь.
– Ну, допустим, – скептически вздёрнула бабуля красиво очерченную бровь и продолжила допрос: – А учёба?
– Можно и заочно закончить, – отбила передачу внучка. – Я уже почти специалист.
– А мальчики, бары и прочее?
– Обойдусь, – отмахнулась юная самоуверенная идеалистка.
– Я в твои годы не обошлась. В нашем районе была шикарная дискотека.
– Куда приносили шикарный магнитофон, – подхватила Маняша. – Бабуль, ты наивна, как Наташа Ростова. Сейчас на вечеринке ты не пережила бы первые полчаса.
– Брось, – отмахнулась женщина, прошедшая перестройку. – Не набивай цену вашему беспределу. Итак, говоришь, домик на берегу?
В её тоне появились какие-то новые нотки – Маняша насторожилась. И не зря. Бабуля превратилась в холодного прагматика – к чему прибегала редко. Её серые глаза отливали сталью. Её губы затвердели, стянутые в нитку. Даже морщины заметно разгладились. Немного подумав, она приказала:
– Гулять!
Значит, у них будет серьёзный разговор – вспорхнула с дивана Маняша и бросилась одеваться. Не для посторонних ушей. Значит, на этот раз пустой, в сущности, трёп внучки навёл Анну Иоановну на какую-то решительную и бесповоротную идею.
Хоть бы. А то дышать и впрямь всё трудней. Особенно любить близких.
Они шли по вечерней улице в сторону сквера. Бабуля делала вид, будто у неё всё ещё твёрдая походка. Внучка – что смешно об этом даже спорить. Дорогой молчали. Каждая о своём. Каждая готовилась к большому разговору – давненько их не случалось.
У Маняши не год, а кошмар! Параллельное образование, в которое ввязалась гордыни ради, стало в тягость. Ни одна из двух профессий абсолютно не укладывалась в так и не появившиеся планы на будущее. Если вся остальная взрослая жизнь пройдёт в том же темпе, она окочурится в рекордные сроки.
Сквер Сурикова бабуля любила за малолюдность. Далеко забредать не пожелала: приземлилась под навесом перголы.
– Неудобно же, – попробовала Маняша утащить её чуть дальше. – Не с твоей спиной сидеть на таких лавках.
Это были лавки-лежаки без спинок. Для пикника самое разлюбезное дело. Но в их случае не то.
– Остальные ужасны, – проворчала бабуля, сев и погладив кремовые рейки. – Какой идиот придумал делать лавки с наклоном? Как на него ставить кофе? Кстати, налей-ка мне. И садись позади меня. Будешь сегодня спинкой скамейки. Раз уж не хочешь быть женщиной.