Наша песня
Шрифт:
Я взглянула на свои часики на узком ремешке (подарок к четырнадцатилетию), которые даже спустя семь лет шли минута в минуту.
– Вообще-то чуть меньше двух часов, – ответила я. – Я подхватка.
– Ну, разумеется, – кивнул он с видом знатока, после чего наклонился ко мне так близко, что я уловила пряный аромат его одеколона. – А что это такое? – добавил он уже шепотом.
Я улыбнулась. Я настолько привыкла к разговорам с собратьями-музыкантами и соседями по общежитию, которые тоже обучались музыке, что обычно
– Это когда замещаешь кого-то, кто заболел, – объяснила я. – Играешь на подхвате. Вообще-то это не та музыка, которой я обычно занимаюсь.
– Тебе больше по душе тяжелый металл, да?
Я взглянула на него сквозь полуопущенные ресницы. Такой за словом в карман не полезет, к тому же остроумен. И тут вдруг я почувствовала, будто выплываю из глубины на поверхность.
– Я играю в университетском филармоническом оркестре, – гордо заявила я. – Но что-то мне подсказывает, что ты не часто ходишь на наши выступления.
Он улыбнулся, и я заметила, что в уголках глаз у него появились морщинки, которые делали его еще более неотразимым.
– С чего это ты взяла?
Я неловко пожала плечами, пожалев о своих словах, которые никак не могли поддержать завязавшийся разговор, и добавила:
– Ну, не знаю… ты… и твои друзья… вы как-то не очень похожи на тех, кто обычно сидит у нас на концертах.
– Ты как-то слишком жестко защищаешь свои музыкальные вкусы, пьянчужка.
– Не пила я ничего, – возразила я. – А сказать хотела лишь то, что это, похоже, не твоя музыка. Сомневаюсь, что ты сможешь назвать хотя бы трех композиторов-классиков.
– А, так, значит, брошен вызов, – чуть издевательски отозвался он. – Я просто обожаю вот этих…
Я вдруг растерялась, не зная, относится ли это к именам музыкантов или к чему-то еще. Тем не менее он очаровательно наморщил лоб (как такое вообще возможно?), пытаясь сосредоточиться.
– Э-м-м… Бетховен, Бах… и… э-э-э…
– Барток, Берлиоз, Бертини, Бизе, Брамс…
– Ух ты! Ты играешь всех на букву «Б», что ли?
– Бред.
– Вот, еще один! – шутливо заметил он. – Ты все воспринимаешь так серьезно, выпивоха?
– А ты все воспринимаешь несерьезно? – парировала я.
– Тут вся штука в равновесии, – ответил Дэвид. – К тому же сегодня праздник. Можно веселиться. Мешай дело с бездельем… – Вторая часть пословицы повисла в воздухе.
– Получишь бакалавра с отличием, – закончила я, невольно выдав свой трехлетний студенческий стаж.
Когда позади нас в артистическом фойе раздался мелодичный звон колокольчика, я с благодарностью воспользовалась этим предлогом, чтобы покинуть спарринг-ринг.
– Мне надо идти, нам пора снова на сцену.
– А когда вы закончите играть?
– Не раньше чем через
Но тут он протянул руку и легонько взял меня за запястье, не давая уйти.
– Приходи к нашему столику, когда закончишь, выпьем по чуть-чуть, – совершенно неожиданно пригласил он меня, кивнув головой в сторону одного из самых шумных сборищ в зале. Я взглянула на столик, от которого он недавно отошел. Большая компания его друзей над чем-то громко хохотала чуть вдалеке от двух парочек, которые столь откровенно демонстрировали свои нежные чувства, что время от времени кто-то выкрикивал: «Отойдем-ка подальше!» Все веселились от души и были одеты в соответствии с обстановкой – в дорогие на вид бальные платья и вечерние костюмы.
Пока я смотрела на них, к столику подошел официант с подносом, на котором громоздились четыре бутылки шампанского. Компания встретила его появление восторженными возгласами. Я впервые за вечер подумала, что Дэвид, возможно, сам был немного навеселе, хотя по его поведению я этого не заметила.
Я покачала головой и осторожно высвободила запястье из его пальцев.
– Извини, нам не разрешают, – соврала я, импровизируя на ходу. – Нам не позволяют общаться с заплатившими за билеты гостями.
– Глядите, прямо диккенсовская чопорность.
– Таковы правила, – пожала я плечами.
Его глаза сверкнули озорным блеском.
– Правила создают, чтобы их нарушать.
– Нарушать их – не в моих правилах.
Легонько покачав головой, я исчезла за занавесом, чтобы занять место рядом с другими оркестрантами. Я и подумать тогда не могла, что только что встретила человека, который изменит всю мою жизнь.
– Простите, какой вирус, вы сказали?
Врачи проводили меня в небольшую комнату за сестринским постом. Дверь – без таблички, на столе – ни единого листка бумаги. Унылое и безрадостное помещение, что показалось мне пугающе символичным. У пожилого врача, на вид чуть за пятьдесят, была густая рыжеватая с проседью борода, и он больше походил на лесоруба, нежели на медика. Молодой доктор осторожно прикрыл дверь, отрезав нас от раздававшихся в коридоре отделения звуков, а пожилой предложил мне сесть. Когда я отказалась, он тихо, но настойчиво произнес:
– Миссис Уильямс, пожалуйста, присаживайтесь.
Вот тут я испугалась по-настоящему. Собирался ли он сказать что-то настолько страшное, что после его слов я буквально не смогла бы устоять на ногах? Возможно.
– Вирусная кардиомиопатия, – произнес доктор и, протянув руку через разделяющее наши стулья пространство, успокаивающе положил ладонь на пальцы моих обеих рук, нервно сплетавших различные узоры.
Этот простой жест дал мне понять, что случилось что-то серьезное. Я заставила свои руки успокоиться.